Решающий шаг
Шрифт:
— Ах, откуда мне знать! Она — как трава, пробившая свои ростки сквозь камни скал. Когда сын Котура-купца хотел объяснить нам, он называл ее не то янка-лап, не то ынкылап (Ынкылап - переворот, восстание).
— Эх ты, мираб! Говоришь то «юсе» (Юсе — наперсток), то «ынкылап». Ничего у тебя не поймешь, словно смотришь в глаза косоглазому. А может быть, это и есть имя того, кто сядет на место царя?
— Вот это самое и есть! Когда-то во Франгистане (Франгистан — Европа; здесь имеется в виду Франция) произошло, говорят, такое событие. Когда начинается ревлиюса, тогда, говорят, народ выбирает правительство, как у нас мираба.
— А решают, как и при выборах мираба, баи.
— Смотри, что за глупости он говорит! Да разве бедняк сможет прожить без бая хоть день?
— Ну, так и скажи, что дейханину от твоей ревли-юсы ждать нечего!
Еще некоторое время продолжались толки. Покги Вала, вступавший в пререкания со всеми, наконец не выдержал:
— Ну и ну! Когда люди теряют узду, это и есть, оказывается, самое худшее!
Черкез насмешливо бросил:
— Покги-мираб, а может быть, это и есть ревлиюса?
Все кругом громко расхохотались.
Толстые щеки Покги дрогнули, ноздри раздулись. Чтобы скрыть растерянность, он провел рукавом по лицу, заморгал глазками:
— А ну вас! Сказано: от худородного почета не жди. Легче пустыню пешком пройти, чем втолковать что-либо непонятливому.
Повернувшись, он пошел своей слоновой походкой к видневшимся невдалеке кибиткам Халназара. Черкез крикнул вслед:
— Вот теперь, мираб, ты попал на верную дорожку! Там тебя скорее поймут!
И опять грянул смех.
Несколько раз оглянувшись, словно за ним гнались собаки, Покги Вала скрылся за крайней кибиткой.
Толки о том, свергнут ли царь и ждать ли от этого пользы или вреда, продолжались. Вниманием всех снова овладел острый на язык Черкез.
— Вы рассудите сами, — говорил он дейханам, — кто же может быть доволен царем? Рабочий доволен? Нет. Солдат? Нет. Вы довольны?
— Нет! — раздалось с разных сторон.
— Ну вот и подумайте, как же может усидеть на троне царь, если народ от него отвернулся? Падение его, конечно, на пользу народу. Во-первых, такие, как арчин Бабахан и волостной Ходжамурад, не посмеют теперь орать на нас, замахиваясь камчой. И потом вернутся, быть может, те, кто ушел на тыловые работы.
— Вот было бы хорошо!
— Может быть, и Артык вернется?..
Несмотря на то, что земля была по-прежнему окутана пыльной мглой, всем показалось, будто дышать стало легче. Запыленные лица посветлели, в глазах заискрился радостный луч надежды.
Глава вторая
Когда Умсагюль выпалила потрясающую новость о падении ак-падишаха, Халназар чуть не подавился глотком чая и долго сидел молча, оцепенев от неожиданности и страха. Затем он тяжело задышал и злобно уставился на женщину, стоявшую у дверей кибитки:
— Что ты болтаешь, рабыня! Слышат ли твои уши, что вылетает у тебя изо рта? Глупая баба! За эти слова тебя повесят,
Умсагюль растерялась. На ее лице, никогда не выражавшем ни печали, ни радости, если она этого не хотела, отразился смертельный испуг. Заплетающимся языком она попробовала оправдаться:
— Бай-ага, я... хотела только принести тебе эту новость, выразить мое сожаление.
— Ты, дура этакая, все носишься по аулу, точно съела ногу собаки. И новости у тебя всегда самые скверные. Не ты ли пустила слух, будто Артык плюнул в бороду Халназару? Ты, сука, кормишься у меня, а лаешь у чужих дверей. Убить бы тебя вот на этом месте!..
Пересохшие от страха, обескровленные губы Умсагюль начали было шевелиться, но Халназар снова свирепо крикнул:
— Замолчи, рабыня!
Трясущимися руками он стал переливать чай из пиалы в чайник. Чай пролился на ковер. Это окончательно вывело бая из себя. Закусив губу, он швырнул фиолетовую пиалу в посудный угол. Пиала со звоном ударилась о таган и разлетелась вдребезги. Тогда он в бешенстве пнул ногой и чайник, и тот покатился по ковру, дребезжа привязанной крышкой. Ковер разукрасился мокрыми узорами.
Умсагюль совсем онемела от страха. У нее задрожали ноги, и она бессильно опустилась на землю.
Обычно рассудительного Халназара не часто можно было видеть в таком гневе. На этот раз вылилось наружу все его недовольство Умсагюль — и за неудачное сватовство и за то, что она принесла ему столь неприятную весть. Было отчего прийти в бешенство. Но лишь только прошла вспышка гнева, Халназар подумал, что безрассудно запугивать старую женщину, которая и без того сидит перед ним, как мышь перед кошкой. Гораздо умнее было порасспросить ее и проверить, насколько верны принесенные ею нерадостные вести. Пока Халназар приходил в себя, Садап-бай подобрала осколки пиалы, подняла с ковра чайник и, обернувшись к мужу, сказала:
— Слышишь, отец, тебе говорю: к чему сердиться, разве она желает тебе зла? Прощают даже кровь тому, кто пришел с покорной душой.
В глазах Умсагюль при этих словах заблестели слезы.
— Пусть меня бог накажет, если я таю против вас хоть крупицу злобы! — робко произнесла она и расплакалась.
Халназар все еще ворчливым тоном, но уже примирительно бросил:
— Ну, нечего хныкать! Не то скажу: «Утри глаза колючкой». От этого тебе легче не станет. Скажи лучше, от кого ты услышала эту весть? Да говори толком!
Умсагюль уже готовилась выложить Халназару все, что она слышала, как вдруг в дверях появился запыхавшийся Покги Вала. Не замечая ни Умсагюль, ни мрачного настроения бая, позабыв даже приветствовать дом и семью, он прямо с порога начал:
— Халназар-бай, слышали новость? Случилась большая беда: свалился, говорят, белый царь!.. Хм! Умсагюль, и ты здесь? Уже пробежала по всему аулу, успела оповестить народ? Слава твоему ремеслу!
— Да, да, — снова всхлипнула Умсагюль, — мне уже досталось за эту новость...