Решающий шаг
Шрифт:
Покги опередил Халназара:
— Можешь не сомневаться, Халназар-бай! Я только что из города, даже чай еще не пил. От губернатора пришла телеграмма. Это точная весть.
Хотя от слов толстяка у Халназара сжалось сердце, все же на этот раз он проявил выдержку.
— Покги-мираб, пройди сядь, — пригласил он, — поговорим за чаем.
Маленькие глазки мираба не отличались особой зоркостью. Когда его взгляд упал на темные узоры влаги на ковре, он посмотрел на них с изумлением и спросил:
— Садап-бай, что это? Ведь у вас, кажется, нет младенца?
Садап-бай замялась;
— Ну что вы, Покги-мираб, все дети как дети. Вот сейчас наша меньшая дочка несла отцу чай, споткнулась и опрокинула чайник.
— Ах, паршивка, поди еще и обварилась! Находчивость старшей жены вызвала невольную улыбку на хмуром лице Халназара.
Не успел Покги Вала опуститься на ковер, как в дверях показался Мамедвели-ходжа на тоненьких ножках, выглядывавших из-под коротких белых штанов.
— А, ходжам, добро пожаловать! — приветствовал его Халназар и указал на место возле себя. — Заходи, заходи, садись.
Умсагюль продолжала сидеть у двери, как клуша на яйцах, но как только увидела знаки, которые делал ей Халназар глазами, поднялась и опрометью бросилась из кибитки.
Ходжа начал было по своему обыкновению спрашивать Халназара о здоровье семьи, близких и дальних родственников бая, но Покги Вала перебил его:
— Ходжам, ты человек начитанный, тебе ведомо слово божие. Что ты скажешь о свержении ак-падишаха?
Мамедвели сел, поджав под себя ноги и, поглаживая узкий клинышек козлиной бородки, неторопливо ответил:
— Покги-мираб, у одного персидского поэта есть на этот счет такие слова: «Если облако поднимается с Кыблы, идет сильный дождь; если шах несправедлив, трон его рушится...»
— «Если шах несправедлив...» — пробурчал Халназар, но Мамедвели не заметил недовольства бая и продолжал развивать свою мысль:
— Да, Халназар-бай, да, белый падишах не сдержал своего слова. Когда под его властью оказались Ахал и Мары, не он ли торжественно обещал не брать в солдаты никого из мусульман?
— Так, по-твоему, белый царь пал из-за того, что стал брать мусульман на тыловые работы?
Вопрос бая удивил Мамедвели. Только теперь он уловил нотки недовольства в голосе Халназара и осторожно взглянул на него. Выражение лица бая было холодно, его глаза смотрели на ходжу недоверчиво. В них можно было прочесть: «Ходжам, ты забываешь, чей хлеб ешь». И Мамедвели, как рак, попятился назад:
— Нет, бай-ага, нет. Каемся. Такого милостливого к мусульманам повелителя, как белый царь, еще не бывало в мире. Самым справедливым был шах Ануширвач Справедливый, но белый царь разве не превзошел Ану-ширвана? Судите сами: за эти сорок лет, что мы под властью царя, разве хоть одна колючка занозила ноготь мусульманину? Можноли быть более справедливым!.. Да, червь точит дерево изнутри. Белый царь свергнут, наверное, своими же приближенными визирями, министрами. Разве не бывает среди них недовольных?
Покги Вала, изумленно поморгав глазами, вдруг шумно выразил свое одобрение:
— Хей, молодец ходжам!..
Последние слова Мамедвели пришлись по сердцу и Халназару. Взволнованный первым сообщением Умсагюль, бай теперь спокойно вдумывался в смысл событий.
— Да, ходжам, — задумчиво проговорил он, — червь точит дерево изнутри. Вот это подходящие слова.
Мамедвели, опираясь руками о колени и покачиваясь, хотел было продолжать свои рассуждения, но Покги опередил его.
— Да иссохнет черная зависть в глазах людей! — воскликнул толстяк. — Посмотрите, что творится вокруг нас. Как только кому-нибудь по милости аллаха выпадет счастье, так сразу появляются завистники. Все они тянут счастливого за ноги, готовы утопить его, точно он вырвал у них кусок изо рта. Возьмем, к примеру, Халназар-бая. Человек он богатый — да не лишит его аллах этого счастья! Нет счета его благодеяниям. Но многие платят ему черной неблагодарностью, как говорится, плюют в бороду тому, кто их накормил.
— От этого и все напасти, — вставил Мамедвели-ходжа, — и засуха и мор.
— Ах, что делать, что делать, если этого не понимают! Засуха обрушивается на головы тех же несчастных. А Халназар-бай от этого не пострадает. Ведь так, бай-ага?
Халназар обратился к жене, которая принесла гостям чай:
— Покги-мираб устал с дороги. Приготовь плов, да побыстрее.
Покги-Вала открыл свою тыковку, собираясь заложить в рот щепотку табаку. Слова бая заставили его сейчас же рассыпаться в благодарностях.
— О Халназар-бай, ты как нельзя лучше угодил моему сердцу. Да не уменьшится благоденствие твоего дома! — И, забыв о табаке, он вернулся к своим рассуждениям: — Да, так кто же такие министры? Они — псы царя! И в конце концов кто же свергает царя? Они, министры! Кто кормит бедняков? Халназар-бай. А кто в конце концов делает зло Халназару? Бедняки! Ходжам, как же это так получается? Или уж так устроен мир?
— Это и называется — злом за добро!
Стены просторной кибитки опять показалась тесными Халназару. Он оглядел беспокойным взглядом многочисленные узелки, скрепляющие остов кибитки, и тяжело вздохнул:
— Да, страна осталась без повелителя... А народ без повелителя — все равно что женщина без мужа, конь без узды. Боюсь, что все пойдет теперь прахом...
У Покги уже сочилась по губам зеленая табачная жвачка. Он сплюнул под чувал и облизал губы:
— И меня тошнит от этих ревлиюсов. Халназар поднял свои тяжелые веки:
— Покги-мираб, твои слова непонятны.
— Говорят, что ревлиюсы — это те, что хотят сесть на место царя. Их будто бы народ выбирает. А выборы, сам знаешь...
— Да, если дело зависит от выборов... Еще древние говорили: толпа — стадо безумных.
Мамедвели, поглаживая бородку, заговорил так, словно читал проповедь:
— Все от бога! Всевышний даровал рабу своему ничтожную долю свободы. Но милость его беспредельна. Он терпеливо взирает на дела людей и часто испытывает раба своего. А вообще говоря, все совершается по воле аллаха. Без его соизволения не шелохнется и былинка. Напасти и бедствия обрушиваются на тот народ, который забывает бога. Конечно, и эта засушливая весна, и свержение царя, и все, что может еще произойти, свершается волей аллаха. Если судить по некоторым преданиям, все это — признаки конца света.