Ревизия командора Беринга
Шрифт:
О, легкомысленность! О, непостоянство женское!
Скорбным стало лицо герцога.
Но взял себя в руки. Как опытный наездник норовистую кобылу, обуздал свой гнев.
— О всемилостивейшая и премудрая! — сказал. — Ты ведь знаешь, ваше императорское величество, что моё вмешательство в русские дела всегда было чуждо пристрастных и партикулярных целей. Я вмешиваюсь в дела русские единственно для того, чтобы охранять интересы вашего императорского величества, твоё спокойствие и дражайшее здоровье! Но есть люди, которые стараются очернить самые беспорочные поступки. Мне известно, что прошлым летом в Петергофе кабинет-министр Волынский подал письмо, в котором хотел привести в подозрение людей, при высочайшей твоей персоне употреблёнными быть счастье имеющими! Спокойствие вашего императорского величества требует, чтобы написанное тёмными и скрытными изображениями было изъяснено явственнее. Если же автор не может указать на те лица, то он виновен в страшно непристойном и предерзостном поступке. Такие наставления годны только для малолетних государей, а не для такой великой и мудрой императрицы, которой великие качества и добродетели весь свет с удивлением превозносит!
— Да ведь и я ему то же самое сказала! — хладнокровно ответила Анна Иоанновна. — Хватит уже, Яган, о том говорить. Волынский дурак и невежа есть, но тебе ли, Яган, с твоим умом, по нуги его невежества идти? Нешто и ты меня учить вздумал?!
Мудр герцог Бирон был. Не зря на конюшнях большую часть жизни своей провёл. Знал герцог, что одной уздой да шенкелями не всегда можно с кобылой справиться. Иногда и припустить поводья надобно.
Как будто сражённый громом, рухнул герцог к ногам императрицы, пропал, затерялся в складках тяжёлого платья, словно и не было его. Потом выполз откуда-то снизу с глазами, сияющими собачьей преданностью и восторгом. Все слова, которые лошадям любимым говорил, вспомнил и вслух повторил.
Словно лёгкое ржание вверху пронеслось. То засмеялась императрица счастливо и самодовольно, как смеются возбуждённые ласками женщины.
— О всемилостивейшая, ваше императорское величество! — не теряя времени, проговорил Бирон. — Любой великий ум перед твоей мудростью ничтожество есть. Так правильно ты меня, пса своего верного, словами побила, что одно только и хочу сказать в защиту! Стеснялся я, по глупости своей, сказать, какое великое бесчестие мне Волынский сотворил! Пиита Тредиаковского из моего дворца самочинно вытащил и батогами избил!
Хотела было нахмуриться императрица. Но расслабленность, томность в теле была от ползающего у ног Ягана. Не хотелось хмуриться.
— Ваську, што ль, побил? — томно спросила она, а пальцы её бездумно заползли под съехавший с головы герцога парик, перебирая его жёсткие волосы...
— Не в том беда, что Ваську... — раздался глуховатый голос Бирона. — То бесчестье, что из моего дому вытащил. Если простится Волынскому такой проступок, то это будет первый пример безнаказательного оскорбления, нанесённого владетельному герцогу приватной особой. Это навлечёт на верного вашему императорскому величеству Ягана вечное бесчестье во всём свете. При всех иностранных дворах уже известно, как Волынский распорядился в моих покоях!
Задрожали плечи Бирона. Мокрым, то ли от слёз, то ли от слюны, стало платье императрицы.
— Полно... Ну, полно, Яган... — перебирая жёсткие волосы герцога, сказала императрица. — Ну, полно же, говорю тебе! Пусть с ледяным машкерадом управится Артемий Петрович, и наладим следствие... Нешто можно так вольничать? Батогами пиитов бить? Нельзя такое... В морду бы кулаком сунул, если рифма худо поставлена, и будет... А батогами? Нет... Не позволю пиита своего батогами бить... Разве уж совсем осердит.
3
И небываемое бывает...
Чтобы убедиться в этом, в феврале 1740 года достаточно было прогуляться по Невской першиективе и спуститься к реке. Сразу за Морской академией посреди Невы вырос сказочный дом, на кровле которого размещалась украшенная статуями галерея. Перед домом выстроилась целая батарея пушек, за домом стоял слон, из поднятого вверх хобота которого бил фонтан.
И сам дом, и слои, и пушки — всё было ледяным и при этом как бы и настоящим. Пушки палили ядрами, которые на расстоянии шестидесяти шагов пробивали двухдюймовые доски. Внутри дворца, в ледяных комнатах, стояла ледяная мебель. В ледяных часах двигались ледяные колёса...
Когда же сгустились ночные сумерки, в доме, за окнами, сделанными из тончайшего льда, вспыхнуло множество огней, и ледяные стены наполнились изнутри светом, заполыхали, заиграли огнём, будто сложенные из драгоценных камней. Иссяк бивший из слоновьего хобота фонтан. Ледяной слон вскрикнул, и из хобота струёю ударила горящая нефть...
Видевшие сие чудо петербуржцы не верили своим глазам. Столь искусно всё было сделано, что, казалось, не могло быть произведено человеческими руками... Казалось, что дивным волшебством изменились все свойства замерзшей воды. С удивлением пересказывали друг другу зеваки, что позади ледяного дворца выстроена ледяная баня, и — это доподлинно известно! — баню топили и парились там на ледяных полках!
Трудно было поверить в такое, но горящая нефть изрыгалась из слоновьего хобота и из ледяных дельфинов у ворот, причудливым огнём озаряя и сам дом, и ледяные деревья, на которых сидели ледяные птицы...
Чтобы дополнить это чудо диковинной пестротой, свезли в Петербург со всех концов России татар и черемисов, чувашей и мордвинов, тунгусов и якутов, малороссийских и великороссийских крестьян... В праздничных народных одеждах пели они песни и водили хороводы возле ледяного дворца.
Что и говорить — на славу постарался устроитель славного машкерада Артемий Петрович Волынский. Всю Россию с её бесчисленными народами собрал вокруг ледяного дома, который «гораздо великолепнее казался, нежели когда бы из самого лучшего мрамора был построен», который «для ледяной прозрачности и синего его цвету на гораздо дражайший камень нежели на мрамор походил».
Зачаровало дивное строение и саму Анну Иоанновну. Сопровождаемая племянницей, поднялась в дом по ледяному крыльцу императрица. Вначале спальные покои осмотрела. Здесь, в передней комнате, туалетный столик с ледяным зеркалом стоял. Перед зеркалом шандалы горели. Больно глазам было от их ледяного сияния... В другой комнате находилась огромная, прикрытая ледяным одеялом кровать. В вырезанном из льда камине настоящим огнём горели намазанные нефтью ледяные поленья...
Все постельные принадлежности были так искусно изготовлены из подкрашенного льда, что не удержалась Анна Леопольдовна, потрогала подушку и тут же отдёрнула руку — ледяной подушка была, как и все в доме.
— Понравилась постеля? — спросила императрица, заметившая движение племянницы.
— Н-не знаю... — запнувшись, ответила Анна Леопольдовна. — Холодно очень.
— Эка беда, что не жарко... — сказала Анна Иоанновна и пошутить изволила: — Может, отобрать у шутов хоромину да тебя с прынцем сюды поселить? Глядишь, и зачнёте скорее наследника...
Вздрогнула испуганно Анна Леопольдовна.
Залепетала, дескать, уже докладывала она дражайшей тётушке, что тяжела есть. Слава Богу... Не надобно посему в этый дом поселять... Холодно тута...