Ревизия командора Беринга
Шрифт:
— Экая ты дура, однако... — сказала Анна Иоанновна. — Шуток, и тех понять не можешь.
И, повернувшись, зашагала в другую половину дома, где разместилась гостиная. Здесь, в углах покоя, стояли ледяные статуи, у стены — поставец, заполненный выточенной изо льда посудой. Посреди комнаты — стол и два стула с резными спинками.
— Крепки ли будут? — спросила Анна Иоанновна.
— Извольте апробацию учинить... — ответил Артемий Петрович Волынский, выдвигая стул.
— Садись, дура... — велела Анна Иоанновна племяннице.
Айна Леопольдовна не осмелилась ослушаться. Боязливо опустилась на придвинутый ледяной стул. Стул крепким оказался, только скользким очень.
По такому случаю на улице сразу из шести ледяных пушек залпом выпалили. Заложило уши от грома. В ледяном поставце зазвенела ледяная посуда. Одна рюмка с ледяной полки соскользнула, брызнули по полу ледяные осколки.
Вскрикнула испуганно Анна Леопольдовна.
Но тут же зажала ладошкой крик, увидев мрачно возвышающегося за спиной тётушки герцога. Сегодня герцог особенно угрюм и мрачен был...
Уходя из ледяного дома, ещё раз пожелала Анна Иоанновна в ледяную спальню заглянуть. Постояла там, протянув к огню в ледяном камине озябшие руки. Ещё раз изволила заметить, что и не знала, сколь много прочного материала в державе её пропадает, и никто до сих пор в дело употребить не додумался... Теперь первой засмеялась Анна Леопольдовна.
И опять невпопад. Оказывается, не шутила императрица.
А Анна Иоанновна сделалась вдруг задумчива. Видно было, что не хочется ей уходить из ледяного, построенного для калмыцкой дуры Бужениновой и шута князя Голицына дома.
Когда всё же покинули ледяные хоромы, Анну Леопольдовну то ли от холода, то ли от страха трясло. Всё по воле своей дражайшей тётушки Анна Леопольдовна делала. Замуж за сморчка принца Брауншвейг-Беверн-Люнебургского Антона Ульриха вышла... Ребёнка от него зачала... Коли тётушка приказала бы, легла безропотно на ледяную постель и прямо тут, среди льдов, и родила бы, хоть и не пришёл ещё срок рожать... А всё равно страшно было. За Антона Ульриха вышла замуж, а угодила ли тётушке — неведомо... Герцог Бирон шибко недоволен. Зачем за его сына Петрушу не пошла... Коли б тётушка велела, и за Петра Бирона вышла бы...
Мысли скакали в головке Анны Леопольдовны. Ни на какой остановиться не могла. Трясло её. То ли от холода ледяного дома, то ли от страха... Анна Леопольдовна и сама этого разобрать не могла.
А Анна Иоанновна тоже задумчива была.
Вспомнились ей — и небываемое бывает! — слова дядюшки, императора Петра Великого.
Воистину так!
И кому, как не ей, продолжившей дела Петра Великого, знать это? Но, усаживаясь в карету, подумала Анна Иоанновна, что, кто знает, может, останутся в памяти потомков не блистательные победы, одержанные ею над турками, не грандиозные политические успехи, не заводы, выстроенные на Урале, не города, основанные повсюду, не экспедиция этого, как его, дай Бог памяти, капитан-командора, а этот для потехи выстроенный ледяной дом.
Этой придумкой она не только Петербург, не только всю Россию, не только всю Европу, но и грядущие времена удивила. Не бывало такого и вряд ли когда снова будет...
Вот уж воистину диво дивное, коли долговечней самых мощных крепостей этот дом, из замерзшей воды выстроенный, окажется... Как-то даже холодно, зябко внутри от этой мысли стало.
— Ваше величество во всех свершениях своего венценосного дяди, Петра Великого, достигли... — словно услышал мысли императрицы, проговорил князь Куракин, подсаживавший её в карету. — Только одного намерения Петра Великого ваше величество не исполнили...
— Какого же? — рассеянно спросила императрица.
— Пётр Великий, — прикрывая медвежьей полостью ноги императрицы, ответил Куракин, — на такой дурной дороге нашёл Волынского, что накинул ему верёвку на шею, дабы он нелицемерно исправился. Но поскольку Волынский и не думает исправляться, то если ваше величество не затянете узел, намерение Петра Великого так и не исполнится!
Нет... Не Куракин это говорил. Голосом князя требовал расправы над Волынским герцог, мрачно вжавшийся в угол кареты. Ждал ответа императрицы, ибо непристойно словами бросаться самодержице. Надобно племяннице Петра Великого завершать начатые дядей дела...
— Полно пустое-то болтать... — с неудовольствием проговорила Анна Иоанновна. — Навошто этот Волынский теперь нам нужен?
4
Вначале Артемию Петровичу Волынскому ко двору являться запретили, потом объявили домашний арест, а тем временем и комиссию собрали, чтобы рассмотреть его дело.
Предложено было Волынскому на тринадцать пунктов ответить и поимённо назвать лиц, на которых намекал он в записке, поданной императрице.
Оглянул Артемий Петрович собравшихся. Все знакомые люди... Григорий Чернышев, Андрей Ушаков, Александр Румянцев, Иван Трубецкой, Михайло Хрущов, Василий Новосильцев, Иван Неплюев, Пётр Шипов... Иностранцев не было, свои русские вельможи собрались судить Волынского. Перед ними бы и сказать слово горячее, да куды там? Любил Артемий Петрович говорить, дескать, нам, русским, хлеба не надобно, друг друга едим и тем сыты бываем. Сам он тоже немало народу русского съел, выходит, пришла его очередь быть съеденным. Кому же тут слово горячее говорить?
Отвечая на пункт о лицах, назвал Волынский Остермана, Головина, Куракина. Потом прибавил к ним Долгоруковых и Голицыных... С умыслом прибавил. Кто знает, может, ненависть императрицы к последним фамилиям и на врагов его прольётся.
И так его собственная хитрость восхитила, что Артемий Петрович и повиниться решил. Сокрушённо признался, что, получив место кабинет-министра, возомнил о себе, будто стал очень умён, а ныне понял, что от глупости своей да от злобы врал лишнее...
— Ну-ну... — покачал головой председательствующий генерал Григорий Чернышов. — Как тебя в плутовстве обличили, так ты и повинную принёс... А пошто людей из покоев его светлости герцога вытаскивал силком, не скажешь?