Рейдер
Шрифт:
Недолго думая, я купил за двенадцать с половиной тысяч долларов, явно переплатив, двухэтажный кирпичный дом на улице Принцессы, которая метрах в ста от него втыкается в набережную рядом с небольшим парком, название которого я бы перевел, как Приречный. Дом был не нов, но крепок, требовал всего лишь косметический ремонт. Состоял из двух частей одной высоты, большей и меньшей, соединенных более низким двухэтажным тамбуром, в котором был парадный вход с крыльцом из желтоватых мраморных ступеней, защищенном жестяным навесом. Обе части здания имели по четыре трубы, расположенные по бокам. В большей части на первом этаже находились гостиная, столовая, библиотека, кабинет и большой туалет, а на втором — шесть спален, две темные комнаты-кладовые, еще один туалет и ванная комната. В меньшей части на первом этаже располагалась кухня, кладовые и маленький туалет и ванная, а на втором — пять маленьких комнат для слуг. Каретная и конюшня были в другом строении, возведенном слева от главного. Под каретной находился лёдник — дедушка холодильника — подвал с уложенными у трех стен в отсеки из кирпича кусками льда, обсыпанными древесными опилками, чтобы медленнее таяли. На Руси я видел такие в начале тринадцатого века, а в Западную Европу и потом в Америку лёдники добрались только в девятнадцатом веке. Наверное, вместе с русской армией, захватившей Париж. Встречались, конечно, и раньше в очень богатых домах, но считались баловством. К дому вела выложенная каменными плитами аллея в полторы ширины кареты, а перед входом была площадь, в центре которой разбили круглую клумбу, сейчас задичавшую. Карета огибала клумбу справа, останавливалась возле крыльца и потом ехала дальше, к каретной или на выезд, огибая клумбу слева. От улицы двор отделяла высокая чугунная ограда из прутьев-копий на каменном фундаменте, а по бокам и сзади кирпичными стенами высотой метра три. Судя по ограждению, строили дом не в самые спокойные времена. Позади дома был небольшой сад с вместительной беседкой, укутанной виноградной лозой. Я договорился с небольшой строительной фирмой «Буш и сын» о ремонте и внутреннем оформлении здания и заказал мебель. Что меня поразило, большую часть работников фирмы составляли свободные негры. Я был уверен, что все негры на Юге — рабы, а реальность оказалось сложнее.
29
В Нью-Йорк я вернулся обратным рейсом парохода «Ютика». Через две недели прибыл клипер «Сюрприз» и встал под выгрузку. Француз собирался получить за те же деньги еще одну ходку, но я жестоко обломал его. То, что мне предлагали в Уилмингтоне, будет прибыльнее на треть. К окончанию выгрузки столкнулся на моле с тем самым брокером в пенсне.
— Я перебираюсь в Уилмингтон, — поставил его в известность и добавил насмешливо: — Можете сообщить мистеру Вандербильту, что сбежал, испугался ваших угроз. Теперь будете жить спокойно.
— Нам нечего бояться! У мистера Вандербильта надежная охрана! — высокомерно заявил брокер, но снял пенсне и протер запотевшие стекла.
Клипер «Сюрприз» отбыл из Нью-Йорка в балласте. Пассажирские каюты занимала моя семья, слуги-китайцы и две собаки. По пути в Уилмингтон нас прихватил шторм от северо-запада. Бушевал он три дня, после чего ветер резко поменялся на юго-западный, теплый и с дождями. К нашему приходу в порт назначения дожди лили четвертый день, высоко подняв уровень воды в реке Мыс Страха. Клипера редко посещают Уилмингтон, поэтому всё его население пришло посмотреть на судно. После этого я на короткое время стал самым популярным жителем города.
У меня опять был свой дом, вместительный и уютный. Особенно меня радовали водопровод и канализация. Как я раньше без них обходился?! Кстати, уже есть туалетная бумага. Она пока что не в рулонах, а в виде салфеток, по пятьсот штук в пачке. Катрин первое время не могла поверить, что такую красивую бумагу используют для такого грязного дела. Ремонт дома закончили до нашего прибытия. Новая мебель заняла свои места, согласно оставленным мною указаниям. Катрин, выросшая в бедной семье и не привыкшая к такому количеству лакированных деревяшек, даже не подумала, что их можно переставлять по своему усмотрению. В будущем все мои дамы, почувствовав себя хозяйкой моего жилья, что случалось с ними в первое же утро, тут же принимались переставлять мебель. Само собой, двигать должен был я, а они командовали. Ради интереса я соглашался. В итоге через несколько дам мебель оказалась на первоначальных местах. После чего, услышав, что у меня в доме неуютно, предупреждал, что переставлять будет сама. Мои слова на корню убивали у дам тягу к прекрасному.
Клипер был нагружен хлопком и табаком и убыл в порт Ливерпуль. Я проводил «Сюрприз» до мыса Страха и пересел на четырехвесельный ял, купленный за день до того. На веслах сидели слуги китаец Ван Сунлинь и негр Джозеф. Я купил на рынке две семьи рабов-негров. Вот так запросто, как в шестом веке в Византии, пришел на рынок в будущем светоче демократии, свобод и прав человека, приценился и купил оптом семь человек, чтобы не разрывать семьи. А мог бы купить не всех, если бы захотел. В России еще при царе Павле запрещено было разделять при продаже семьи крепостных крестьян, но до цивилизованных США эта дикость еще не добралась. Первая семья состояла из повара Тома — полного унылого двадцатидвухлетнего мужчины — и его жены Мэри, получившей должность уборщицы — девятнадцатилетней нескладной женщины, которая передвигалась на удивление плавно, не цепляясь за мебель, и постоянно носила на лице приклеенную улыбку, которая станет частью североамериканского менталитета. У них были два сына трех и полутора лет. Вторую семью возглавлял (по крайней мере, он так думал) Джозеф — двадцатисемилетний рассудительный мастер на все руки, который стал и конюхом, и кучером, и дворником, и садовником, и сантехником… В общем, всё, что не могли или не хотели сделать Ван или Том, доставалось Джозефу. Его двадцатипятилетнюю жену звали Энн. Она была хохотушкой и сплетницей, умудряясь совмещать оба хобби, хихикая через слово. Их дочь Сара восьми лет росла такой же пухленькой, как мама, и рассудительной, как папа. Остальные дети умерли в младенчестве. Фамилий слуги не имели, получали хозяйскую. Теперь все они звались Хоупами.
Так начался новый период в моей жизни. Я стал богатым судовладельцем и степенным семьянином, живущим в свое удовольствие. Частенько ездил со своими детьми на берег океана, купался и загорал там. Пляжи на косе Мыс Страха прекрасны и пока пустынны. Купается в океане только детвора. Взрослые могут помыться в реке, а в соленую воду без дела не сунутся. Я знал, что такая жизнь скоро закончится, даже вопреки моим желаниям. Помнил, что рабство в США отменят после Гражданской войны на четыре года позже, чем в России крепостное право. Как-то ткнул в это носом зазнавшегося янки, который утверждал, что его любимая страна всегда была белой и пушистой, не сравнить с моей. Я помнил, что в России отменят крепостное право в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Значит, в США официально избавятся от рабства в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. А вот когда начнется Гражданская война, забыл, хотя кое-что читал о ней и даже посмотрел эпизоды из соплей с сахаром под названием «Унесенные ветром». Так что радуемся жизни и ждем-с…
30
Жарким и сухим летом тысяча восемьсот пятьдесят девятого года мой клипер «Сюрприз» сел на мель на реке Мыс Страха. Уровень воды в ней сильно упал, в некоторых местах появились песчаные островки. Клипер с его длинным килем застрял основательно, даже разгруженный полностью не смог сняться. Не помог и паровой паромчик. Пришлось ждать больше месяца, пока начались дожди и река стала полноводней.
Мне сразу вспомнился танкер, сидевший на мели в низовьях Дона. Обычно суда «река-море», благодаря плоскому днищу, как садятся, так и слезают. Я несколько раз застревал. Даешь задний ход и перекладываешь руль с борта на борт, раскачивая судно, пока не слезешь с мели. Этот танкер был загружен до упора, сел основательно. Его можно было бы сдернуть с помощью буксиров и/или перелив часть нефти на бункеровщик. Видимо, у судовладельца не было денег на такую помощь. Я успел сделать рейс с пшеницей в турецкий Самсон, затем проследовать с металлоломом в Измир, а танкер все еще сидел на мели. Проходя мимо него, людей на борту не видел, и складывалось впечатление, что судно брошено и что его все глубже засасывает в речной ил. Вернулся я из Измира уже в начале октября и не увидел танкер в том месте. Надеюсь, его не засосало в ил по самый клотик.
Этим летом пострадали и многие плантаторы, у которых плохо уродился хлопок. Зато урожай табака удался на славу. За перевозку последнего платили больше, так что я в итоге наверстал упущенное от простоя судна. Я нагрузил клипер «Сюрприз» табаком и отправил в Ливерпуль, а сам стал подумывать, что не помешал бы мне собственный пароход. Свободные деньги были. Я раздумывал, построить ли второй клипер или отдать предпочтение пароходу? Происшествие помогло определиться. Тем более, что я знал, что пароходы победят парусники.
До виргинского Портсмута я добрался на пароходе «Ютика». Раньше в этом порту не бывал. Заходил пару раз в соседний Норфолк, который, кстати, в начале восемнадцатого века, когда флибустьеров изгнали из Карибского моря, стал лет на двадцать их базой. Город небольшой. Главными достопримечательностями, не считая верфи «Госпорт», было то, что одна главная улица, Хай-стрит, имела на своих концах суд и тюрьму, а вторая, Корт-стрит, рынок и церковь. Если с первой всё было понятно сразу, то вторая заставляла задуматься. Четыре года назад в Портсмут наведалась желтая лихорадка, выкосив треть населения, но сейчас я не заметил пустых домов.
Верфь «Госпорт» имела сухой док размером девяносто семь с половиной метров длиной, почти пятнадцать шириной и под осадку девять метров, что позволяло обслуживать суда и корабли длиной до восьмидесяти девяти метров и шириной до двенадцати. Заполнялся док самотеком за девяносто минут, а осушался насосами за сорок. Всё это мне рассказал нынешний директор верфи Джеймс Балдвин, четвертый сын Лоамми Балдвина, построившего этот док. При росте метр восемьдесят весил директор килограмм сто пятьдесят и сильно задыхался при быстрой ходьбе или при подъеме по лестнице, а лицо, обрамленное густой седой гривой и короткой седой бородой, становилось бурякового цвета. Это не помешало Джеймсу Балдвину лично показать мне всю верфь, когда узнал, что я собираюсь построить здесь пароход.