Режим бога (Последний шаг)
Шрифт:
— Потому что я соскучилась.
— Я тоже. Что там, в Москве?
— Дед снова приглашал меня на свою работу. Они занимаются такими странными вещами… Он дал мне послушать запись «крика» ДНК. Говорит, они хотят установить связь между трансдематериализацией и внетелесным опытом…
— Каким опытом?
— Внетелесным. Пока этот опыт доступен только Эфию — помнишь его, Лу?
— Конечно! Он со мной играл в детстве и еще так смешно говорил…
— Сейчас он говорит уже совсем чисто, а характер у него все тот же. Да, насчет трансдематериализатора… Папа меня не пустил.
Юноша засмеялся:
— А мама предупреждала, что так и будет. Она знает его лучше нас с тобой.
— Может, тогда она попробует поговорить с ним? На правах давней подруги?
— Бесполезно. Она знала, что мы ее об этом попросим, и посоветовала не напрягаться. В этом вопросе твой папа непреклонен. А что это ты читала?
— М-м-м… неважно!
Эфимия тут же закопошилась в его руках и спрыгнула на землю.
— Стоп!
— Да ничего я не читала! — она бросилась наутек.
— Стой! — он догнал ее, ухватил за краешек пальто и снова сгреб в объятия. — Ну-ка рассказывай!
— А-а-а! Не щекочи! — Эфимия извивалась в приступах смеха. — Я боюсь щекотки!
— Что читала?
— Я фильм смотрела.
— Не ври, у тебя синим светилось, — Луис поднял ее руку с браслетом на кисти.
Эфимия улучила момент и вырвалась. Петляя, они помчали к парку на третьем ярусе, и он нарочно поддавался ей, делая вид, будто не может догнать, но стоило им вылететь на зеленый газон, девушка была настигнута одним рывком. Хохоча, оба покатились по траве.
— Не смей щекотать! — Эфимия предупредительно выставила палец, и Луис тут же подмял ее под себя.
— Мне нравится твой смех.
А ей нравилось его тепло, его головокружительная близость и игра, которую можно было повернуть в любую сторону.
Со стороны реки дунул прохладный ветер, взъерошив кроны старых тисов над ними. Эфимия облизнула губы и потянула Луиса к себе, а потом задохнулась от жаркого и жадного поцелуя. Пусть, пусть все будет не так, как тогда. Пусть исправится ошибка, от которой остался отголосок, но не было памяти!
— Лу, поехали? — шепнула она.
Он понял, немного удивился, но встал, протянул Эфимии руку и отряхнул ее пальто от мелких веточек и листиков. И они побежали к нему домой, где она была тысячу раз, но с этой целью — впервые. Они бежали, подгоняемые весенним безумием, полные сил и безудержного желания растратить их — догоняя друг друга, вопя от дурацкого, необъяснимого восторга, пугая встречных прохожих, которые потом еще долго оглядывались на них, сдерживая скулящих от радости собак.
— Ты сегодня ужасно странная! — признался Луис, открывая дверь. — Я люблю тебя.
Она вспыхнула от его первого признания, вывернулась и помчалась наверх, в комнату.
— Я соскучилась по тебе.
— Ты повзрослела.
Они бухнулись на пол возле декоративного камина, уже не то балуясь, не то всерьез лаская друг друга.
— Мне кажется, что по своей глупости или трусости однажды я едва не потеряла самое важное. Может, самое важное в моей жизни. Теперь я поступлю иначе — так, как хотела тогда, но не решилась… Я должна была сделать это, должна — и все изменилось бы для тебя. А я струсила… оглянулась на чужое мнение…
— Я не понимаю, о чем ты говоришь…
— Это неважно. Не думай об этом! Я все исправлю! — лихорадочно шептала Эфимия, освобождаясь от одежды и словно впервые оглядывая сверху собственное тело с загорелой ровной кожей, бледно-розовыми бутонами нежной, еще по-девичьи острой груди, ямкой пупка на бархатистом животе. — Я все исправлю!
Луис коснулся ее и уже не смог удержаться, да она бы и не позволила ему отступить. Вместо нее с ним была женщина, знающая свои желания и умеющая с ними ладить. Она видела, что сначала он изумился, а потом забыл об этом думать, охваченный лихорадочным сосредоточением на ней и только на ней. Краткий миг боли сменился сладкой истомой, и та лишь нарастала, отодвигая все лишнее, обнажая сердцевину сути. Кажется, за те долгие часы они опустошили друг друга до дна в своем безумном притяжении и борьбе…
А потом они просто лениво валялись на ковре и болтали.
— Красивый камин… Мне всегда было жалко, что он не настоящий… — сказала Эфимия, с удивлением прислушиваясь к собственным чувствам. Луис стал ей в миллион раз ближе, она не могла спокойно думать ни о чем, что было связано с ним, но ее поражало то, как у нее получилось быть такой… уверенной? Ведь по секрету многие более опытные подруги говорили ей, что первый опыт — это ужас-ужас, и хочется убежать, и хочется спрятаться в шкаф. А ей хотелось прижиматься к Луису, целовать его и дурашливо говорить всякую ерунду — всё как и прежде, только теперь чуть-чуть иначе, без того ограничения, порождавшего натянутость. Сейчас они могли обсуждать вообще все на свете и не краснеть.
— А ты много видела настоящих каминов?
— В Сан-Марино у дедушки с бабушкой — настоящий. Знаешь, как прикольно? Они разжигают его настоящей древесиной, он немножко закопченный вот тут, над топкой… Слушай, вот посмотри на окно!
— Угу, и что там?
— У тебя на фоне окна перед глазами никогда не плавают причудливые узоры?
— А-э-э… т-такие прозрачные кружочки с точками? Иногда они собираются в гирлянды…
— Да! Да! Как думаешь, что это такое?
— Не знаю. Может, ворсинки, пылинки. Я не задумывался, пока ты не спросила.
— А я задумывалась. Вдруг мы как под микроскопом видим бактерии? Надо спросить у деда, может ли быть такое.
Луис захихикал, переворачиваясь на живот и пряча лицо под локоть:
— Угу, ты прямо сейчас свяжись с ним вот в таком виде и спроси. Зачем откладывать столь важный вопрос? Фим!
— А?
— Слушай, а почему тебя заинтересовала литература об одержимости?
Эфимия так и подскочила, так и взвизгнула от возмущения:
— А ты откуда узнал?!
— Да еще на набережной переловил.