Резидент, потерявший планету
Шрифт:
— Всевышний призвал паству к доверию, — вдруг сорвалось у Торма. — С этого и начнем, госпожа Лауба-Вессарт.
Лицо Альвине стало настороженным, губы плотно сжались:
— К доверию? Я могла бы вам рассказать, господа, как встретили мое желание послужить национальным интересам эстонцев ваши люди. — Она закатала рукав жакета и протянула к ним руку, иссеченную шрамами. — Мадам Мартсон, господа, и ее дог.
— Ужасная женщина, — закатил глаза Ребане. — Я с нею работал. Обещаю вам от лица Эстонского комитета в Швеции: насилия и догов здесь не будет. Но мы должны немножко понять вас, госпожа Лауба, мы хотим знать ваши взгляды на борьбу, вашу оценку перспектив нашего движения.
Альвине говорила около четверти часа. Слушатели были недвижимы. Вопросы начал Хорм:
— Вам не показалось странным, госпожа Лауба: не успела тетушка прислать вам открыточку с просьбой навестить ее, как выездная виза у вас уже на руках. Не совсем привычные скорости.
— За три месяца до тетушкиного приглашения, — довольно безразлично отозвалась Альвине, — ее домашний врач сообщил мне, что дни ее жизни сочтены. Желаете взглянуть на телеграмму?
Хорм бегло пробежал текст, вежливо вернул, улыбнулся:
— Кто из НКВД вам протежировал?
— Музейные работники, — невозмутимо продолжала Альвине. — У тети хранятся письма Лидии Койдула, в Эстонии надеются, что я привезу их.
— Вопросы сняты, — хохотнул Арво Хорм.
— Вы говорите, что были близки в войну с помощником начальника выруской «Омакайтсе» капитаном Тибером? Но Тибер не говорил нам этого.
— Он и не мог сказать, — спокойно пояснила Альвине. — Партизаны его уже в сорок четвертом повесили.
— Тогда кто это может подтвердить?
— Его вестовой. Сейчас он скрывается в лесу. Господин Йыги получил его подтверждение.
Ее спутники переглянулись, Хорм любезно сказал:
— Подтверждение Йыги это уже нечто. Оставим тему войны. Вы учительница, жена новоземельца, агронома. Что вы сделали в своей округе — я имею в виду Михкли — для укрепления лесного и вообще национального братства в нашем с вами понимании? Ваших разъяснений на пресс-конференции мы, разумеется, касаться не будем.
— Отчего же не касаться, — Альвине вздернула голову. — Прислали на конференцию несерьезного человека, квакающую лягушку, а мне что прикажете — в одно болото с ним влезать? И слово мне дали неожиданно.
— Пожалуй, в этих условиях в лужу вы его должны были посадить, — признал Хорм. — Тем не менее, не вздумайте нас уверять, что обучая своих питомцев стихам Пушкина и письмам железного Дзержинского, вы служите нашему общему делу…
Друзья ее повторяли: в момент, когда они потребуют от вас супер-акции, топните ногой, это подействует. И она «топнула»:
— Вы оторваны от реальных условий нашей работы в Эстонии, господа. Вы не знаете, в какой обстановке слежки и недоверия нам приходится проделывать свой каждый шаг. Мы не лесные братья, мы легализованы, и мы должны заниматься не диверсиями, не потравой колхозного стада, а объединением сил движения и воспитанием нового поколения на наших идеях. Я могла бы давно стать директором школы, но я предпочитаю делать из наших детей завтрашних бойцов. У меня наготове уже три боевых отряда юнцов, господа, — это был заготовленный козырь, — они пойдут со мной в огонь и воду. Они уже расклеивают листовки и иногда связывают с нами лесных братьев. Если это мало, господа, то что может быть много?
Ее речь ошеломила, заставила их что-то заново обдумать.
— А что делает ваш супруг? — нежно прошелестел Ребане. — Он вышел из братства, ему доверены колхозные поля.
Альвине махнула рукой:
— Вы читаете «Рахва хяэль»? А надо бы! В одном из августовских номеров была заметка их спецкора, он писал, что посевы под Михкли горят, уборочные работы необъяснимо растянуты, агрономическая культура хромает. Вы полагаете, это обошлось без агронома Лауба?
И снова она заставила их отступить.
Хорм небрежным движением рассыпал на журнальном столике пачку фотографий.
— Пожалуйста, госпожа Вессарт, отберите из них те, где засняты ваши родственники.
Он просмотрел отложенные ею снимки, улыбнулся.
— Все совпадает. Тогда вы легко узнаете своего живого родственника.
Поднял со столика колокольчик, легко им звякнул.
В дверях появился рослый, широкий в плечах мужчина, один глаз его был закрыт черной повязкой, второй поблескивал, сверля женщину, толстые пухлые губы по были вытянуты вперед, отчего в лице проступало что-то рыбье. «Сом, — сказала себе Альвине. — Вот будет номер, если он окажется шурином или племянником этого висельника Вессарта. Тогда кто же он мне?»
— Ну, здравствуй, племянница, — строго сказал Сом. — Вот и встретились на чужбине. Только загвоздочка получилась небольшая: в Выру у нас с братом такой племянницы не было.
Пастельняк, Анвельт, Мюри предупреждали: не спеши, не горячись, дай высказаться родственнику или провокатору. Помни, что ты знаешь обо всех Вессартах даже больше их самих.
Ее долгое молчание собравшиеся расценивали по-разному. Торма сухо обронил: «Дочь моя, если прегрешения завели вас на дорогу дьявола… Все поправимо». Хорм саркастически улыбался. Альфонс Ребане бросил вновь пришедшему:
— А вы вообще кто, господин?
— Эмигрант, — скривился тот. — До войны и еще в пору жизни старшего братца, казненного большевиками, владел лесным угодьем в Вырумаа.
— Ну, хватит! — Альвине и сама не заметила, что в эти слова вложила искреннее презрение. — У петроградского Вессарта не было ни родного, ни двоюродного брата — лесопромышленника. Да и кроме моих родителей и еще двух сестер, в Выру у него родных не было.
— Позвольте, позвольте, любезная родственница, — ее «разоблачитель» усмехнулся. — Вы были слишком малы и, возможно, не помните свою тетю Меэту, которой я приходился мужем, а стало быть петроградскому Вессарту — пусть не прямым братом, но все-таки кузеном. И с вашим папа, — он произнес это слово на французский манер, — с Густавом Вессартом я имел честь заключать сделки на перепродажу льна-сырца…
«Про Густава он наслышан», — отметила она для себя.
— Бунтарская натура, — продолжал Сом, закатывая глаза. — В сороковом встречал большевиков цветами, в сорок втором отвергал немецкую помощь.
— В сороковом отец пролежал полгода, и без цветов, в Тартуской больнице, — оборвала его Альвине. — А в сорок втором, действительно, отказался объединить свое крошечное дело с немецкой фирмой.
Перехватила напряженные взгляды собравшихся:
— О, господа, отнюдь не из приязни к Советам. Отец был убежденным сторонником того, что Эстония должна сама избирать свою судьбу, что ей незачем жить по иностранным рецептам. Ему это обошлось потерей выгодных сделок, но принцип восторжествовал, господа!