Ричард Длинные Руки – майордом
Шрифт:
Он все еще всматривался в меня с медленно тающим недовольством.
– Я про вас такое никогда не скажу.
– Но не стоит, – заверил я, облизнул губы и закончил, – чтобы говорили даже недруги. Пусть у них не будет пищи для сплетен! А сейчас вообще трудное время, дорогой герцог. Противник очень силен. Мы не можем позволить себе вольности. Конечно, всяк стремится прежде всего показать личную удаль и отвагу, но для победы нужна прежде всего… победа над варварами в целом. Потому у нас временно принято смирять личные амбиции и действовать в интересах сражения,
Он все еще хмурился, но я видел по его лицу, что вообще-то, пожив и повидав всякое, уже понимает преимущества единоначалия и строгой дисциплины.
– Просто все уже свыклись…
– Свыкнутся и с новыми товарищами, – сказал я бодро. – Мы ж одна каста, одно братство – рыцари!.. И еще одна новость, герцог… Может показаться шокирующей поначалу: мы оставляем у вас священника. Он займется восстановлением церкви при дворце и развертыванием важной идеологической работы. В том смысле, что наличие у населения твердых христианских принципов необходимо для победы над гнусным противником, что прибегает к магии, языческим жертвоприношениям и прочей мерзости.
Он грозно сдвинул брови, пальцы сжались на кубке так, что побелели.
– Сэр Ричард, это чересчур!
– Время военное, – сказал я с лицемерным вздохом. – Нужно поступиться личными свободами во имя торжества нашей общей идеи, культурных ценностей, что приведут к прогрессу. А прогресс такая штука: согласного ведет, несогласного тащит, да еще и пинками, пинками… Вы сами выбираете, идти вам самому или быть тащимому. Священник уже приступил к исполнению своих обязанностей.
Он запротестовал:
– Но это мой дворец! И мой, можно сказать, город!
– Абсолютно верно, – согласился я и медленно, чтобы герцог это заметил, отодвинул кубок, – но презумпция абсолютного суверенитета пошатнулась под натиском более высоких ценностей. Во имя культуры и прогресса мы не можем допустить в христианском мире наличия изуверства и дикости. Потому более цивилизованные страны и режимы вправе вмешиваться в суверенные дела других держав, ибо отныне права личности выше!.. Потому кроме священника здесь останутся еще и другие люди.
Он посмотрел на кубок, на то, как я выпрямился и стал вообще строже лицом и выправкой, спросил затравленно:
– Что вы имеете в виду?
– Небольшой контингент вооруженных сил, – сообщил я бесстрастным голосом, в который не допустил ни гнева, ни радости. – Ограниченный. С сильно урезанными правами.
– То есть?
– Их ничто в замке, – заверил я, – как и в городе, не касается… кроме государственных интересов Сен-Мари. Сен-Мари – превыше всего! Вы не согласны? И только если ваши приказы и решения вдруг в чем-то запротиворечат или даже запротиворечивеют интересам нашей замечательной державы, тогда, как вы понимаете, эти люди проследят, чтобы последние были соблюдены в полной мере.
Я сделал многозначительную паузу, пусть сам додумает остальное и поймет, что лучше с государством не схлестываться. Особенно когда его интересы в суровое военное
Он молчал, мне показалось, что намеревается возражать, потому я поднялся и отвесил короткий поклон.
– Рад был с вами пообщаться, дорогой герцог. Но, увы, труба зовет!.. Трудное время и… жестокое, позвольте заметить. Кого оно только не перемалывало в своих жерновах!.. Спасибо за вино, спасибо за прием!
Молчаливый дворецкий распахивал передо мной двери, на лице сдержанное неодобрение, даже негодование, ясно подслушивал, скотина. Ничего, феодальчики, вы еще не знаете, что такое вертикаль власти.
Коня подвели бегом, я вставил ногу в стремя и сказал громко:
– Военное время – жестокое время. Кто не спрятался – я не виноват.
Сколько дней двигаемся от Хребта, а эта вертикальная громада как будто идет следом, почти не отставая. Сейчас к вечеру он похож на раскаленную полосу стали, только что поднятую из небесного горна. Багровое солнце пламенеет перед нами, слепя глаза, все краски тусклые, и только когда оглянешься, видишь страшную красоту и величие этого дивного создания тектонических сдвигов.
Граф Ришар едет обычно рядом, мне кажется, все еще побаивается, что я ему не доверяю, потому посвящает во все мелочи походной жизни. Сообщил как бы между прочим, что набрал во вспомогательное войско множество крестьян из местных, а также сманил обещанием богатой добычи немало воинов и даже рыцарей. Зато в городе оставлен гарнизон из верных людей, что прошли с ним ряд войн.
– Отлично, – сказал я, хотя это был мой приказ закреплять за нами все города и крепости, где мы побывали, чтобы не пришлось брать их вторично. – Отлично. Нам понадобится войско в пять тысяч человек, чтобы захватить Сен-Мари, и десять-пятнадцать, чтобы удерживать до тех пор…
Я запнулся, подбирая слова, Ришар спросил с интересом:
– До каких?
– Пока местные не сообразят, – сказал я со вздохом, – что под нашей властью не так уж плохо.
– Это будет трудно, – заметил он. – Мы лишаем их многих скотских радостей.
– Да, это поймут быстро.
– Кто попробовал… А таких большинство… тому отказаться сложно!
– Сперва будут думать, – заверил я, – что это временные трудности. Дескать, суровое военное время.
– Да, – согласился он, – мы на это и ориентируем всех.
– Нам важно выиграть время.
– А потом?
– Закрутим гайки, – сказал я. – Вся надежда на отца Дитриха. Правда, нам самим надо чистить для него дорогу как можно лучше.
Оранжевый диск стал багровым, а затем я восхищенно наблюдал превращение в огромный малиновый шар, что коснулся черного края земли, и та заметно прогнулась.
Грозно прогремели копыта, земля застонала. К нам наперерез летел на огромном храпящем коне, больше похожем на носорога, сэр Растер. Султан на шлеме сбился набок, плащ с красным крестом вытянулся за плечами, как ковер-самолет, сам Растер похож на вбитый в седло волжский утес, который ну никак не обрастет мхом.