Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
Я остановил коня на этом месте привычных деревенских посиделок, спросил громко, ни к кому не обращаясь:
– Есть здесь дом, где можем перевести дух, напоить коней?.. За все заплатим!
На нас смотрели опасливо, молчали. Из-за каждого забора смотрели серьезные детские мордашки. Зигфрид подозвал одного мужичка ближе, сказал доверительно:
– Если здесь негде остановиться, то заночуем у тебя. Как, жена у тебя красивая?.. И посуды много? Я страсть как люблю посуду бить. И палить все люблю, когда напьюсь…
Мужик вздрогнул, сказал умоляюще:
– У меня тесный дом, господин!.. Самый просторный дом у нашего войта, вон тот, с черепичной крышей. А через два дома, видите две вербы?.. Там Иволинна, у нее две дочери взрослые, да и сама в теле…
Зигфрид повернулся ко мне, рот до ушей, я пробормотал:
– В самом деле, трудная задача нравственного выбора… Что скажет мой боевой отряд?
– К Иволинне! – воскликнули Сигизмунд и Зигфрид в один голос, по глазам видно, кто нацелился на дочку, а кто на тело.
– Ладно, – согласился я, – раз уж демократия… а к старосте зайдем пообщаться.
Я повернул коня, на ходу поинтересовался у мужика:
– А что, эта Иволинна, вдова?
– Нет, но ее муж с братом погнали скот на продажу в крепость…
Когда мы подъехали к двум вербам, я слышал, как Зигфрид втолковывает юному рыцарю:
– Никогда не спрашивай у женщины, сколько ей лет. Спроси лучше, когда муж возвращается из замка.
Сигизмунд пробормотал:
– Да зачем это тебе?
– О, любовь замужней женщины – великая вещь. Женатым мужчинам такое и не снилось.
Я постучал в ворота, толкнул, створки распахнулись, мы въехали в довольно просторный двор. Собственный колодец, сверху навес, три сарая, дорожка ведет к дому. На крыльцо вышла женщина в длинном платье, не скрывающем руки и плечи, в теле, как сказал мужичок, очень в теле, но, как всякие постепенно полнеющие женщины, очень свежая и румяная, без единой морщинки на лице, пышущая здоровьем.
– Хозяюшка, – сказал я скромно, – мы путники из дальних мест. Дозволь у тебя перевести дух, накормить и напоить коней. Да и сами мы что-нибудь попили бы и съели. За все будет заплачено, не беспокойся.
Она внимательно осмотрела нас, только я остался в седле, Зигфрид слез первым, по-хозяйски уже привязывал коня, Сигизмунд тоже сполз на землю. Женщина поинтересовалась:
– Если я скажу, что не принимаю гостей, то вы, конечно же, прям так и повернете взад?
– Ты угадала, – признался я, – хоть и красивая… даже очень красивая, но еще и умная! Где же в тебе кроется порок для равновесия?
Она довольно заулыбалась, на комплименты даже женщины ловятся, не только мужчины, подбоченилась, осмотрела нас снова уже с головы до ног.
– Порок?.. Как-нибудь попозже… Ладно, коней вон в тот сарай, там стойла и даже ясли. Помыться можете в той бочке, там дождевая вода. С ужином придется подождать, пошлю к соседям, чтобы прислали еще мяса.
– Вы умная женщина, – сказал я честно. – Вижу, умеете принимать гостей.
Она пожала плечами, полными и округлыми, как головки сыра.
– Муж занимается торговлей, у него часто бывают гости. Привыкла.
Сигизмунд перехватил повод моего коня и увел в сарай, а я поднялся на крыльцо. От женщины вкусно пахло п'oтом, ветчиной, сеном, под глазом вроде бы вчерашний синяк, уже рассасывается, я смолчал, что говорить, уже наверняка все сказали до меня. Ростом мне до подбородка, что значит – высокая женщина, на меня посмотрела с удовольствием, любой женщине приятно ощутить себя дюймовочкой.
В большой комнате чисто и опрятно, пусто, а когда пересек и выглянул на задний двор, там молодая женщина кормила кур, а далеко на огороде между грядками удалялся от дома мощный зад на довольно мускулистых загорелых и крепких крестьянских ногах.
– Мои дочери, – сказала за спиной Иволинна. – Знаю, что у вас на уме, но лучше эти мысли выбросьте.
– Хорошо, – согласился я, – у меня вообще период целибата, я ж паладин… хоть не уверен, что это обязательно. А что с ними не так? Изо рта сильно пахнет?
– У меня самые красивые дочери в деревне, – ответила она с достоинством. – А у вас сколько длится этот период? Пока обедаете?
– Не приведи Господь так оголодать, – ответил я с испугом. – Зачем же так долго?
– Ладно, я предупредила. Они постоять за себя могут. А на то, что ведьмы, можете не обращать внимания. Можете!
Я выложил на стол золотую монету.
– Мы пробудем недолго. Надеюсь, это покроет все расходы.
Она долго смотрела на золото, перевела взгляд на меня. Брови поползли вверх.
– Сэр паладин, – произнесла она с чувством, – в нашем селе золота отродясь не видели! Даже если останетесь здесь до конца жизни, все равно это будет много! Золото надо тратить с умом…
– Зачем? – удивился я. – Ум еще может пригодиться.
Она врубилась не сразу, улыбнулась, лицо осветилось, помолодело.
– Вы правы, сэр паладин. Женщина встречает по одежке, а провожает…
– …поутру, – подсказал я.
Она засмеялась громче, запрокидывая голову, шея чистая, нежная, гладкая, кожа здоровая, загорелая, только в низком вырезе платья колышутся нежные горы молочного цвета. И зубы все ровные, жемчужно белые, чистые, явно не только дочери ведьмы, но и сама что-то да умеет, вон кромки остренькие, несточенные, словно у юной девушки.
Уже без колебаний она взяла монету, вышла на задний двор. Я слышал ее звучный низкий голос, дочери примчались послушно, снова унеслись, уже к соседям.
Девки часто забегали в дом, таскали нам еду, в самом деле яркие и броские, заметные в любой толпе. Мы отдыхали, нам таскали лучших гусей, сыр, мясо, рыбу из ближайшего озера, кузнец и шорник осматривали коней и упряжь, перековывали коня Зигфрида и Сигизмунда, на моего посматривали с опаской и обходили по большому кругу. Уже все знали, что мы платим щедро, но ведем себя смирно, не поджигаем дом и не рубим мебель, никого все еще не изнасиловали, я уже видел сожаление в глазах приносящих гусей, что не догадались пригласить заночевать у них.