Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
Сигизмунд разложил на чистой скатерти круги сыра, хлеб, тушки жареных рябчиков, что мы захватили в корчме, ломти жареной говядины. Зигфрид покрутил головой.
– Ого! Ну и пост у вас, святые братья…
– Это вот карась, – простодушно сказал Сигизмунд, указывая на половинку поросенка. – А это форель… Форель, сэр Ричард? А то я в рыбах плохо разбираюсь, я ж лесной человек…
Зигфрид выглядел обалделым, но смолчал, осторожно стал есть этого странного карася, потом разошелся, уже и сам называл его карасем, правда, пару раз обозвал окунем, зато насчет
– Ага, – сказал Зигфрид чуточку обалдело, – ну, от одного греха подальше, к другому поближе… Главное, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и опоздать… если вы не против, я возьму и этот плавничок? Что за дивная форель!.. Да будь благословенно озеро, где такие рыбные места!.. Я уж думал, что паладины только медом и акридами, а они, гляди ж ты, еще и форелями!..
Я не знал, так ли насчет акрид, по-моему, акриды – это обыкновенные кузнечики, на всякий случай улыбнулся и указал на Сигизмунда:
– Он пока что не паладин. Хотя не сомневаюсь, что со временем станет.
Сигизмунд едва не выронил от испуга и смущения хлеб и мясо:
– Сэр Ричард, пощадите!.. Я и рыцарь-то не совсем достойный…
Зигфрид сказал довольно:
– Достойный, достойный!.. Я как увидел, как вы эту… рыбу разделываете, сразу понял, что настоящий рыцарь. У вас есть дама сердца?
Сигизмунд покраснел, сказал жалко:
– Н-нет еще…
– Будет, – заверил Зигфрид. – Нет ничего внезапней любви. Вот разве расстройство желудка… Любовь – это не баран накашлял! Как охватит внезапно… ух! Вот, помню, моя леди Кофанна…
Сигизмунд слушал внимательно, я сказал наставительно:
– Сэр Зигфрид помнит имя своей дамы, значит, любит. Это очень важно, сэр Сигизмунд! От любви сердце должно петь, понимаешь? Правда, когда от любви сердце поет, то мозгам лучше не подпевать, а дирижировать, но кто из нас, мужчин и рыцарей, станет делать то, что лучше? Это даже стыдно как-то. Меркантильно. Мы не должны искать выгоды от любви! Чем абсурднее, тем лучше, честнее… На то мы и рыцари. И пусть вымрем, пусть!.. Но мы останемся рыцарями, а не юристами.
Зигфрид кивал, Сигизмунд достал кувшин с вином, Зигфрид вконец развеселился, запел походную песню, что вскоре плавно перетекла в балладу о славном рыцаре и двух веселых монашках. Я откинулся спиной на ствол дуба, прикрыл глаза, делая вид, что задремал. Что-то приобретая, мелькнула мысль, что-то теряем. Паладин, судя по разговору Зигфрида и Сигизмунда, лечит раны товарищей по оружию, но не может лечить себя сам. Ладно, я и раньше не мог себя лечить, так что это не потеря. Даже не упущенная выгода. Но наверняка немало и потерял, знать бы заранее, что именно…
Рука машинально поднялась к амулету, пальцы коснулись блестящего камешка и опустились в бессилии. Если и потеряю что, то вряд ли это вещественное.
Глава 9
Сигизмунд заснул сразу, я отрубился следом, даже не заметил, как это случилось, все так же лежу у костра, а ко мне подходит танцующей походкой Саня, пухленькая, сочная, нежная. Я смотрел в ожидании, она приложила палец к губам, указывая на спящего Сигизмунда и Зигфрида. Те оба лежат на спинах, широко раскрыв пасти, почему-то в расписных рубахах с петухами, возле них полураскрытые рюкзаки, оттуда выглядывают консервные банки, у каждого на голове металлическая полоска дуги с широкими наушниками.
Да и лежим на полянке подмосковного леса, вон вдали ажурные столбы высоковольтной передачи, похожие на марсианские боевые машины. Я приподнялся на локте, Саня тихонько села рядом, теплая, зовущая и ласковая. Я сразу ощутил желание ухватить ее и немедленно погрузиться в сладкую нежную плоть, напряг всю свою волю, удерживаясь. Саня смотрела сочувствующе, шепнула:
– Борись… Ты не аскет, тебе не обязательно преодолевать зов плоти, но не будь и чересчур прост…
Чересчур прост, мелькнуло у меня в голове, это животное, что хватает кусок мяса и торопливо жрет. Человек же научился мясо жарить, перчить, поливать соусом старых камасутр и новейших излишеств, жрякать медленно и с наслаждением, улавливая все оттенки, продлевая удовольствие, и я сказал, как можно более контролируя себя:
– Саня, ты многих аскетов сбила с пути истинного?
Она сказала нежно:
– А каков он, этот путь, дорогой?.. Но ты прав, отказались от своего пути, да, многие.
– А я? Откажусь?
Она смотрела на меня с любовью и нежностью, как показалось мне, хотя в этих ситуациях мне этого и не требовалось, я всегда знал, что это сон, потому торопливо хватал и пользовал, а то частенько поллюция наступает раньше, чем успеваю ухватить.
– Я тебя и не сбивала с твоего пути.
– А что?
Ее смех был тихим и нежным.
– Просто совращала. Ты показался мне… необычным. Так и случилось…
Горячая тяжесть все больше концентрировалась в низу живота, я спросил торопливо:
– А в чем… получилось?
– Ты еще не догадался?
– Нет, – ответил я с трудом.
Горячая волна встряхнула тело. Саня торопливо метнулась в мои объятия, чтобы я хоть в последний миг успел насладиться ее телом. Я ухватил грубо, смял, торопливые толчки еще продолжались, а в мозгу появилось слабое разочарование, что не успел чего-то важного узнать, ведь мы же люди, а не животные, нам мало трахнуть или просто выпить, нам бы еще и поговорить…
Ее тело таяло, истончалось, становилось все светлее, превращалось в рассвет, я зажмурился и старался сосредоточиться на догадке, что показалась слишком невероятной, дикой, однако… Наверное, вот на этой грани между сном и бодрствованием как раз и приходят редкие, умытые сном мысли, что при ярком беспощадном солнце кажутся дикими и нелепыми.
Сигизмунд и Зигфрид, потихоньку разговаривая, сидели у костра, там полыхали свежие ветки. Зигфрид, видя, что я проснулся, принялся точить меч, этот неприятный визг мог бы пробудить даже мертвого.