Ричард Длинные Руки – воин Господа
Шрифт:
Двор залит ярким солнечным светом, у колодца три бабы чешут языками, в то время как один мальчишка старательно таскает воду. Окна уже закрыты ставнями, готовятся к ночи, но в щели пробивается яркий свет масляных светильников. Во дворе фыркают, чешутся и звучно хрустят овсом кони, а из таверны доносятся голоса, иногда веселые, иногда злые. Я прислушался, драк не хотелось бы, а в таких местах почему-то без них ну никак, но, к счастью, злые крики тут же сменялись раскатами грубого мужского смеха.
Судя по запахам жареного мяса, здесь кормятся все постояльцы. Спят явно в двух пристройках, там темно и почти
Мы поднялись на крыльцо, я отметил, что построено добротно, совсем недавно, в воздухе еще витает запах смолистой стружки. Перед дверью вытянул руку, готовясь придержать, если та вдруг распахнется с такой силой, что расшибет лоб, но за дверью никто не дрался, никто никого не вышвыривал.
Я потянул дверь, запахи жареного мяса, лука, терпкого вина и горелого сахара ударили в нос раньше, чем мы переступили порог. В большом помещении с низким потолком не больше десятка людей, столов шесть, четверо из них не заняты, столы тяжелые, тоже добротные, как и лавки по обе стороны столов. Надо быть великаном, чтобы схватить такую лавку и размахивать ею в пьяной драке.
Вдоль стены в медных чашах горели масляные светильники, но жар и запахи идут сразу от двух очагов: на одном закипает уха, на другом жарят на огромном вертеле тушу кабана.
Гугол предупредил:
– Расплачиваюсь я.
– Почему ты? – вскинулся Сигизмунд. – Да как ты смеешь…
– Тихо-тихо, – сказал я. – Он знает не только цены. Золото, конечно, везде золото, но любому непривычно зреть монеты столь древние… К тому же из десятка монет и двух одинаковых не отыщешь.
В таверне нас встретили подозрительными взглядами. Хозяин не пошевелился, вместо него подошел здоровенный мужик, руки как бревна. Оглядел нас угрюмо, поинтересовался:
– Ну и че?
Гугол показал ему золотую монету, сказал коротко:
– Если не хочешь, чтобы мы ушли в другое место, позови хозяина.
Мужик удалился, через некоторое время у нашего стола появился хмурый хозяин. Гугол начал расспрашивать, чем кормят в этой паршивой дыре, долго торговался, к негодованию Сигизмунда, наконец на стол нам начали таскать еду, принесли вина.
Гугол довольно потер ладони.
– Выглядит неплохо, – сообщил он хозяину. – Если и на вкус будет таким же, то… гм… мы позволим тебе подыскать нам трех коней. Но только хороших.
Хозяин смерил нас подозрительным взглядом. На богатеньких буратин смахиваем мало, однако в жизни случается всякое, и он сказал осторожно:
– Я знаю у одного двух коней на продажу… Но трех?..
– Ты уж постарайся, – бросил намекающе Гугол. – В обиде не будешь.
Хозяин пошевелил складками на лбу, сообщил:
– Попробую уговорить Дыротряса. У него хороший конь, но зачем ему?.. С тех пор, как потерял ногу…
– Такому верховой конь ни к чему, – подхватил Гугол, – но деньги в хозяйстве нужнее, ты прав.
Обед удался, ведь приправа у нас самая лучшая – голод, вдобавок мы осушили большой кувшин вина, едва-едва добрались до отведенной нам комнаты, рухнули без задних ног, а утром, хорошо позавтракав, выехали со двора уже верхом. Кони, правда, настоящие крестьянские лошадки, но все-таки не пешком.
Уже на улице Сигизмунд проворчал:
– А чего не спросил про оружие? Хоть что-то бы…
– Это будет чересчур, – сказал Гугол наставительно. –
Я насторожился:
– Зачем?
– Чтоб и вторая рука была свободная, – пояснил Гугол. – Одной рукой, значит, держите амулет… другой ловите монетки.
Сигизмунд вскипел:
– А ты мерзавец! Ты будешь ехать верхом, когда мой господин будет идти пешим? Да я сейчас же сверну тебе шею.
Гугол в мгновение ока соскочил на землю, конь с облегчением вздохнул и попробовал остановиться, но Гугол дернул повод с такой силой, что чуть не оторвал ему голову.
– Я уже иду, иду!..
Сигизмунд прыгнул наземь, без доспехов он двигался с легкостью кузнечика. Я фыркнул – не могут без этого табеля о рангах, снял амулет. В ладони стало тепло, словно я держал нечто живое, мирно спящее, свернувшееся калачиком.
Мы прошли не больше сотни шагов, как под ногами забурлил фонтанчик. Я остановился, в воздухе блеснуло, я сделал хватательное движение, будто ловил бабочку. Ладонь поймала холодную тяжесть. Монета оказалась четырехугольная, со стертым рисунком. Я рассмотрел только четыре углубления на лицевой стороне. Гугол выхватил, глаза полезли на лоб, завопил:
– Так это же… это же монета времен императора Железоголового!.. Я думал, враки!.. Говорили, что тогда монеты еще не умели чеканить!
Я сказал брезгливо:
– Золото чеканить не умели, а железо ковать могли?
Он удивился:
– Конечно!.. Железо ведь перековывали из старых вещей древних людей. А золото учились добывать из шахт сами.
– Железо, – спросил я, – было раньше? Что за старые вещи?
Он пожал плечами:
– Никто не знает. Те люди не то погибли, не то ушли в глубокие пещеры. Все теперь знают, что были какие-то катастрофы, потопы, огненные бури. До самой большой катастрофы люди, говорят, были очень могущественными. Но это, может быть, и легенды… Вы, ваша светлость, помовайте этим амулетом над путем-дорогой, помовайте! Вот так, из стороны в сторону… Ого!
За час я наловил с десяток монет, потом развели костер, поджарили мясо и подогрели купленный в таверне хлеб, но главное – подогрели, вернее, наполнили энергией амулет. И хотя на подогрев его пришлось скормить почти целое дерево, но экономический эффект налицо: еще часа за три из пыли и грязи поднялось столько монет, что пришлось нести и Сигизмунду, что сперва отказывался брать в руки нечестивое золото. Вряд ли мы заработали бы столько даже на продаже всей рощи.
Гугол пел и плясал вокруг каждой монеты. Мое уважение возросло, когда я понял, что степень его ликования зависит не от размеров найденных монет, а от древности, редкости. Он даже пытался что-то прочесть, разгадать древние знаки, вопил в возбуждении, что вот про эту монету так и слыхом не слыхивали, из чего я заключил, что он и в нумизматике орел, он пробовал и мне совать эти монеты с истертыми знаками под нос, но я брезгливо отворачивался, как истый… нет, не рыцарь, а русский интеллигент, который делает вид, что живет совсем не по рыночным законам.