Рим, папы и призраки
Шрифт:
— К тому же, — продолжал Кромвель, — смерть этой женщины облегчало ожидаемое доказательство собственной правоты. Не сумев пробудиться к жизни вечной, она должна была, если только имела такую возможность, пережить крушение собственных фантазий. Однако, увы, она не способна на это, потому что я прав, а она мертва.
Тут де Маринетти охнула и ткнула пальцем в воздух. Адмирал Солово улыбнулся, а Кромвель подпрыгнул, подбросив в воздух доску и шахматные фигурки.
Настоятельница скользила вдоль одной из стен, прикасаясь к незримым цветам и нюхая их. Они видели старую даму как сквозь серую вуаль… фигура ее мерцала, словно бы она
Каллипия де Маринетти глубоко вздохнула и провела руками по шелковому платью.
— Вот уж не думала, — мурлыкнула она, — что испуг может быть столь восхитительным.
Томас Кромвель был настроен менее оптимистично. Он глядел вслед видению, не скрывая жестокости.
— Все это я воспринимаю как оскорбление, — проговорил он негромко.
— Когда тебя преследуют духи, — сказал адмирал Солово, — важно стоять смирно.
— Что? — гневно огрызнулся Кромвель, с трудом отрывая свой взор от настоятельницы, которая вновь приближалась, обходя исчезнувшие клумбы. Смирно? Как это понимать?
Солово со смирением пропустил мимо ушей неуважение подчиненного, посчитав его результатом перенапряжения. Более двух недель призрак определенно изводил Кромвеля как частыми появлениями — иногда в самый неудобный момент или минуты уединения, — так и их последствиями. Англичанин вбил себе в голову, что все, даже смешливые новициатки, смеются над ним.
— Я хочу сказать, — терпеливо принялся пояснять адмирал, — что видения допускаются к нам через особые врата. Если проследить за ними с помощью нашего кривого зрения, они мимолетны и случайны. Одно мгновение ты видишь его, а потом оно вдруг исчезло, чтобы вновь объявиться в другом месте. Соответствие измерений между нашим миром и… тамошним не является ни точным, ни предсказуемым. И если ты примешься двигаться в подобный момент, то рискуешь угодить в иные края. Кто может сказать, какая жуткая пасть незримо может разверзнуться на расстоянии простертой руки возле него?
Но Томас Кромвель зашел чересчур далеко, чтобы прислушаться к мудрым словам. Будущий канцлер Англии общался со своим подсознанием, возвращаясь назад на годы и сливаясь с корнями. До него доносились свирепые советы саксонских предков-язычников. Даже Король-Честолюбие не мог совладать с ветрами, что дули из этих глубин и краев.
Глаза его сузились, и руки, что в будущем закроют монастыри в своей отчизне, сжимались и разжимались в бессильной ярости. «Можа и так, сказал он, ни к кому особенно не обращаясь. Аккуратный придворный язык сменился диалектом более густым и быстрым. — Только, по-моему, меня осмеивают! Похоже на то, и я сыт этим по горло!»
Англичанин извлек потайной зазубренный кинжал, который Солово заметил еще при первой встрече, и бросился на мерцавший силуэт настоятельницы. Адмирал был достаточно заинтригован: во-первых, Кромвель оказался солдатом настолько, чтобы унизить свой гнев до услужливой жесткости, во-вторых, ему было интересно проверить собственную теорию. Тут англичанин исчез из виду, словно проглоченный.
В первый раз после смерти, обнаружив интерес к этому миру, настоятельница медленно повернулась к адмиралу и торжествующе взвыла. Подобный звук едва ли удался бы ей при жизни… для смертного горла в нем было слишком много октав. А потом — на миг, должно быть, — глаза ее вспыхнули огнем.
Но, несмотря ни на что, Солово намеревался следовать собственному совету. Не желая идти за Томасом Кромвелем в потусторонние миры, он только прочнее взялся за ручки кресла, не меняя позы.
Затем весь долгий день адмирал был невольным свидетелем преследования Томаса Кромвеля по всей новой обители настоятельницы. Никто более не заходил в опустошенный сад, повинуясь резкому приказу Солово. Только Нума Дроз терпеливо обретался возле дверей, рассчитывая дождаться зова о помощи от своего работодателя. Тяжело и жутко тянулось время кровавой процедуры, однако, как выяснилось потом, лишь для отвода глаз…
Прежде чем стих звук многоголосого воя, настоятельница поторопилась исчезнуть. В нескольких ярдах вдруг открылось другое окно, и Солово увидел, как она несется по коридору — в совершенно неподобающей старой даме манере — и в конце его стоит Томас Кромвель.
Оба столкнулись в хаосе развевающегося черного повседневного платья монахини и нарядных одежд наемника. Белый как кость, но решительный Кромвель мастерски — снизу и внутрь — нанес смертельный удар под грудину. Не встречая сопротивления, нож двигался вверх, и вверх, за ним следовала вся рука Кромвеля. Без ущерба пронзив настоятельницу, он остолбенел. Тогда она расхохоталась и выколола ему правый глаз ногтем.
И снова видение померкло.
Так продолжалось все время. Еще несколько раз Кромвель пускался в драку, кинжал его безрезультатно пронзал призрак, сам же он претерпел не одно прискорбное ранение. Ну а потом — началось его бегство.
Личный рай — ад или чистилище — настоятельницы изобиловал неопределенными белыми ландшафтами. Адмирал Солово видел холмы и равнины, интерьеры комнат той же тусклой расцветки. Иногда покрытый алой кровью Кромвель искал убежище внутри здания и отдыхал, задыхаясь и припав к стене. Но вскоре срывался с места, подгоняемый пронзительным голосом настоятельницы.
В другие же моменты, казалось, по прошествии долгого времени, он улепетывал через предгорья или снежно-белые болота, спасаясь от преследующих, острых как бритва ногтей. Неземные вопли настоятельницы разносились над скучным пейзажем, вырывались из ворот, отдаваясь в ее прежнем саду. Их нес холодный ветер, теребивший серебряные волосы адмирала, прихватывавший и звуки печали, и запах отчаяния.
Во время одной из менее драматических интерлюдий Солово вспомнил, что рассказывал ему оттоманский башибузук (естественно, под пыткой). В раю, утверждал он, дозволено все запрещенное на земле: вино, мальчики, красноречивая картинка на стене. Вечное пьянство было наградой за прижизненное воздержание.
Для себя адмирал решил, что сохранит полный самоконтроль и за гробом (стоицизм — понятие абсолютное), но другие… Их эта идея могла привлекать. Так и настоятельница, прожившая в покое и мире три двадцатилетия и еще десять лет, могла наконец воспылать мщением. Конечно, ее-то хранилища подавленной агрессивности давно были переполнены. На деле Солово был чуточку разочарован, и его решение держаться поодаль от того мира только окрепло. Если все это она вытворяла, сорвавшись с поводка, какую же роль на самом деле играла добродетель в ее жизни? Воистину неприятная мысль.