Рим. Цена величия
Шрифт:
Ирод чувствовал, что не все ладно с историей завещания Тиберия и в отношениях Юнии и Макрона. Беспричинное самоубийство Фабия Персика, лучшего, верного друга, настораживало. Он слишком хорошо знал беспутный нрав Персика, чтобы верить в несчастную любовь к золотой статуе.
– Что за песенку напевала ты? О красоте твоего голоса ходят легенды, но я ни разу не удостоился чести слышать этот дивный дар богов.
Польщенная тонкой восточной лестью, Юния улыбнулась приветливей:
– Это песенка, что поют ретиарии, сражаясь с галлами.
– Такая красавица должна петь любовные песни. – Ирод блеснул зубами в ответной улыбке.
– Они грустны, потому что мало кто сочиняет стихи о счастливой любви.
Ирод помолчал. Клавдилла аккуратно разделила
– Люблю персики. Их вкус сладок, как поцелуи возлюбленного, – сказала она.
Будто что-то кольнуло Агриппу, стоило Юнии произнести эти слова, и неожиданная догадка озарила его проницательный ум. А вдруг золотая статуя в спальне Фабия изображала Клавдиллу? Да, ее дивная красота достойна таких дорогостоящих безумств, но не самоубийства. Ирод не рискнул перевести разговор на Фабия, но ему вдруг вспомнилось, что во время его гибели она гостила у Клавдия в Капуе. И еще одна мысль молнией сверкнула в его голове. Клавдий! Он может знать многое, Агриппа с детства дружил с ним и знал, что телесные недуги не притупили в сыне Антонии остроту ума и мудрость суждений. То, что он был незаслуженно отодвинут в тень, – вина вовремя не оценившего его Августа.
Гость внимательно всмотрелся в глаза Юнии, но ни малейшей искры не мелькнуло в их бездонной тьме. И вновь невысказанный вопрос о Фабии замерз на языке. Она слишком искусна в притворстве, чтоб вот так просто сознаться или дать понять ему, что связывало их. Неразделенная страсть или тайная любовь? Ведь и то и другое могло привести к печальному концу.
Ирод поспешно поднялся и принялся прощаться. Удивленная Юния не стала задерживать его, втайне радуясь, что избавляется от неприятного посетителя. И уже на выходе Агриппу догнал навязчивый мотив песенки гладиаторов: «Почему ты убегаешь от меня, галл?»
Даже в эти ранние часы жизнь на Субуре бьет ключом. Простой люд торопится на Туррис Мамилия у общественного фонтана, чтобы набрать воды и послушать последние сплетни. Рабы тоже толкутся в ожидании своей очереди и тихо судачат о господах. Здесь, на главной площади самого злачного района Рима, так же многолюдно, как и на форуме. Дешевые проститутки предлагают себя, призывно задирая подолы пестрых хитонов у дверей инсул, торговцы пронзительно нахваливают нехитрый товар, пахнет свежим хлебом, доносятся звуки утренних скандалов из окон съемных комнат. Зеваки останавливаются послушать, рискуя получить на голову содержимое ночных горшков. Зловонная жижа течет вдоль домов по неглубоким канавкам. Уже появились чистильщики улиц, но им мешают, и утренние вигилы кричат в толпу, призывая к порядку. Трудно разобраться во всем этом хаосе.
Ирод не стал брать носилки и отправился на Субуру пешком. После долгого заключения он соскучился по шумному Риму и сейчас наслаждался прогулкой, вдыхая запахи утра и прислушиваясь к голосам. На Туррис Мамилия его задержало громкое обсуждение вчерашних скачек.
Эдилом скачек выступал Домиций Агенобарб, устроивший пышное шествие, разбрасывание ассов и хлеба в толпу, сам император ехал рядом на колеснице, но по завершении заездов ни один из возничих-победителей не получил дорогостоящих наград и обещанного вознаграждения. Это было неслыханно, но император не принял жалобы городского претора, не пожелав портить хорошее настроение из-за большого выигрыша после победы «зеленых». Все возмущались, что Домицию это сошло с рук. Многие возничие поклялись никогда не участвовать в играх, устроенных Агенобарбом.
Подслушанные подробности этой истории повеселили Ирода, и, чрезвычайно довольный, он отправился далее. Путь его завершился у кованых ворот небольшого дома, увитого побегами плюща и лавра. Мозаичный пес у порога выглядел добродушным, а вместо прикованного раба на маленькой скамеечке сидел миловидный юноша и бренчал на лире. Он приветствовал Агриппу как давнего знакомого и ударил в гонг, изображающий спящего Амура, долгих три раза. По этому знаку дверь отворилась, молоденькая рабыня встретила гостя и провела в атриум. Этот дом еще спал, окутанный дремой, отрешившийся от утренних сует.
– Повелительница моего сердца отдыхает от ночных хлопот? – спросил у служанки Ирод.
– Гости разошлись, когда пропели первые петухи, – ответила рабыня, бесстыдно разглядывая красивого гостя. – Предложить господину вина и легкой закуски?
Ирод кивнул, забавляясь про себя неуклюжей игривостью служанки. Но к чему оскорблять госпожу под ее крышей краткой связью с недостойным созданием?
Воспользовавшись тем, что нахальная девчонка вышла, он скользнул в покои хозяйки. Привратник предупредил бы, если б у госпожи задержался гость.
Полумрак окутывал кубикулу. Все было затянуто нежно-розовыми прозрачными занавесями. Аромат благовоний витал в воздухе, перемешиваясь с запахом роз – любимых цветов госпожи. Ни следа кичливой роскоши, присущей остальным помещениям дома. Лишь Агриппа был посвящен в тайну существования этой кубикулы, где госпожа бывала одна, отдыхая от посещений мужчин.
Ирод залюбовался спящей девушкой. Яркая медь волос, в беспорядке разметавшихся по узорной подушке, поблескивала в неровном свете ночного светильника, не потушенного нерадивой служанкой. Легкая простыня не скрывала плавных изгибов совершенного тела, точеной ручкой спящая нежно прижимала к высокой груди тряпичную куколку, и ее глазки-бусинки недоверчиво смотрели на непрошеного посетителя.
Изящная ножка выскользнула из-под покрова, и Агриппа, не в силах сдержаться при виде столь восхитительного зрелища, осыпал поцелуями маленькие пальчики с розовыми ноготками. И синие глаза, обрамленные полукружьем длинных ресниц, с удивлением распахнулись навстречу новому дню.
– О Венера! – Нежный голос пробудившейся музыкой заполнил кубикулу. – Мой прекрасный любовник! Но ты опоздал согреть мое ложе, хотя я ожидала тебя весь вечер, претерпев пререкания с неуемным Домицием. Этот бешеный вепрь ни за что не хотел оставлять меня, но я настояла, пригрозив лишить своих милостей.
– Срочные дела помешали нам встретиться, и я пришел замолить свою вину, повелительница моего сердца, – вкрадчиво сказал Ирод.
– И не подумаю прощать тебя, ветреник. – Прелестница надула пунцовые губки, отчего они стали походить на бутон розы.
Ирод нетерпеливо приник к ним поцелуем, заглушив запоздалые возражения.
Восхитительная Пираллида по-своему любила красивого Агриппу. Из множества мужчин он один смог затронуть ее сердце, покорив страстной влюбленностью, веселой беззаботностью, тонкой восточной лестью и дорогими подарками. Она знала, что часто была причиной его огромных долгов, он ни в чем не мог отказать ей. Это льстило. Стоило намекнуть, какую красивую безделушку она взяла в долг у ювелира, он мчался оплачивать, не задумываясь о том, что жена и дети сидят без куска хлеба. Даже этот дом, оставленный кем-то ему в наследство, он подарил ей, хотя сам с семьей снимал комнаты в дешевой инсуле. Связь их длилась уже много лет, еще с тех времен, когда неопытной девственницей она переступила порог лупанара Лары Варус, еще далекого от нынешнего процветания. И она до сих пор помнит своего первого мужчину, ей тогда повезло, не в пример многим начинающим гетерам. Этим мужчиной стал для нее красивый Агриппа. Иногда Пираллида задумывалась, как могла сложиться ее жизнь, если б они не встретились. Именно Ирод обучил ее тонким премудростям восточной любви, что заставило Лару поднять цену за красивую гетеру, отдавая лишь тем, кто был богат и знатен, и она никогда не знала грубых объятий плебеев и перегринов с разным цветом кожи. Варус берегла ее для знати, а через несколько лет Агриппа помог ей купить свободу и подарил этот дом, ставший обителью любовных утех. С тех пор она не считала золотых, дождем осыпавших ее. За честь почиталось провести ночь со знаменитой гетерой, и Пираллида усвоила, что нельзя отказывать никому с тугим кошельком, будь он даже стар и уродлив. Лишь для одного Агриппы существовало строгое правило: она не брала с него платы, принимая его визиты в любое время с неизменной лаской и нежностью.