Римская звезда
Шрифт:
– Ничего, за пару дней отстоится, – заверил капитан. – Но придется заночевать на берегу. Если сразу пойдем морем, даже самая слабая качка взбаламутит воду.
– Не вижу разницы, – заметил я. – Отстоянная на берегу, вода сразу же взбаламутится, как только мы отплывем…
– А ты дурак, братец, – хмыкнул Телем. – Разумеется, верхние две трети отстоянной воды мы перельем в другие сосуды. Для того и надо ее отстаивать! Зачем нам глину на борт тащить?
«В самом деле, дурак», – согласился я.
Впервые за десять дней засыпая на твердой земле, я еще не знал, что главное сражение за зерно Хрисиппа и за свою свободу мне предстоит дать уже завтра…
Говорят, Александр Великий в день знаменательной битвы при Гавгамелах, погубившей Персидскую монархию, спал до самого полдня. И лишь когда войска македонян и персов выстроились друг против друга, когда конница Дария уже двинулась вперед, соратники Александра разбудили-таки своего царя, который и привел их к победе.
Так и я – вскочил только тогда, когда враг уже стучался в ворота.
Да что там в ворота! Враг карабкался на стены, рыл подкопы и вообще: лез во все дыры.
Прибрежная полоса шевелилась, шуршала, поскрипывала.
Жуки!
Чуя беду, я вскочил на ноги и побежал к «Бореофиле», отдыхающей на берегу.
Днище и борта диеры были густо обсижены теми же жуками. Небольшие, длиной с ноготь, и совсем узкие, их блестящие панцири казались то ли смоляными брызгами, то ли осколками черного камня.
Полоса прибоя кишела той же гадостью! Повинуясь неведомым своим самоубийственным жучиным влечениям, миллионы насекомых устремлялись с холмов к морю, кружили над волнами, падали, барахтались в воде, погибали…
Собственно, если смотреть на поведение армии жуков в целом, оно виделось не более осмысленным, нежели роенье снежинок в колючем хаосе вьюги. Львиная доля черных жужжащих снежинок тонула в море, почти все остальные бесцельно копошились в песке, но даже та крошечная часть, которая облепила «Бореофилу», являла собой когорты неисчислимые. И когорты эти чуяли кучи вкусного зерна на борту корабля, а потому действовали уже вполне осмысленно.
Матросы и гребцы не мешкали. Прихватив каждый свою долю сухарей с воблою, они быстро очистили припасы от жуков, стянули с себя лохмотья и тщательно завернули в них еду.
А до пшеницы, Хрисипповой пшеницы – моей пшеницы, в конце концов! – дела им не было.
Я бросился к драгоценному грузу. И увидел самое страшное из всего, что можно было увидеть…
Амфоры облеплены смоляными исчадиями тартара. Крышки амфор – вчетверо от того. Лапки, челюсти, усики тварей неустанно шевелятся. Воск они живо пожирают. Тряпицы исчезают в их желудках как будто их и не было никогда. Кое-где уже наметились прорехи… И страшно себе представить что будет, если хотя бы десяток гаденышей закопается в пшеницу! Что мне, садиться все зерно перебирать? Да его тут сотни медимнов! Тысячи!
А если махнуть рукой, то, зная неутомимость насекомой мелюзги в размножении, рискуешь получить за месяц путешествия амфоры, наполненные одними жуками вперемешку с их же экскрементами!
При мысли о такой перспективе меня едва не стошнило.
– Где Телем?! – крикнул я мореходам.
– А зачем он тебе?
– Зачем?! Затем, друзья, что нам надо немедленно уходить в море!
– Еще чего! А что мы будем пить?
– Другую реку найдем.
Из кучки гребцов выступил тот самый Сарпедон, который пятью днями раньше в бурю вывалился за борт, но был заброшен волнами обратно. С Сарпедоном я и вел дальнейшую беседу.
– Не годится, – покачал он головой.
– Так, любезный, ты мне порассуждай тут еще! Порассуждай! Последний раз спрашиваю: где Телем?
– За холмы пошел. С кормщиком и еще двумя парнями. Сказал – на охоту. Но знаем мы ту охоту… Собрались, небось, пару козочек из ближайшего стада того…
– Что «того»? – зная повадки простого люда, особенно мореходов, привычных обходиться без женщин неделями, но вовсе не желающих обуздывать любострастие возвышающими размышлениями, я заподозрил в этой недоговоренности намек на радости скотской страсти.
– Ну того… Купить забесплатно… Жрать-то считай нечего…
(«О, идиот! Он слово «украсть» вслух произнести стесняется! Небось, очередное моряцкое поверие…»)
– Беги за капитаном.
– И не подумаю.
– Послушай, мерзавец. Если ты сейчас же не поспешишь за Телемом, мы не выйдем в море. А если мы не выйдем в море, жуки попортят весь наш товар. А если они попортят весь наш товар, Телем скормит тебя морскому змею. И всех твоих дружков тоже.
– Он тебя скормит. А нас – нет.
– Ленишься бежать за Телемом, подымись сюда и помоги мне расправиться с жуками!
– Жуки – твоя забота. Я гребу каждый день от рассвета до заката. А ты валяешься днями напролет в корме и чешешь яйца. Теперь твоя очередь хреначить!
Сарпедон сделал непристойный жест, энергично напружинив кулак на уровне своих гениталий. Обидный гогот его коллег довершил картину моего полного морального разгрома.
– Будь ты проклят! – в сердцах припечатал я и опрометью бросился обратно, к нашему зерну.
Мне предстояло победить или погибнуть. В одиночку, без всякой посторонней помощи и без надежды на отступление.
Первым делом я взялся смахивать жуков с крышек и безжалостно топтать тех, которые попадались мне под ноги. Но, пройдя таким образом примерно половину амфор, я обнаружил, что полусъеденные крышки в начале ряда вновь исчезли под живыми волнами неостановимой мрази.
Я горестно выругался, но все-таки, быстро-быстро заметая ладонями, прошелся по всем амфорам до последней. Голыми руками получалось не больно-то убедительно. Стоило мне очистить одну половину амфор, как другая сразу же вновь поглощалась новой волной нападающих.