Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Да вы, я вижу, боевая, — похвалил Соколов, а Ольга Петровна звонко расхохоталась от радости, чувствуя, как идет ей быть веселой.
Ей всегда говорили, что она выглядит значительно моложе своих тридцати с лишком лет, — «да и вообще, боже ты мой, разве это годы?»
— Итак, — сказал на прощание Соколов, пожимая женщинам руки, — в первое же воскресенье после праздника, уважаемые строительницы, вы положите первый кирпич?
— Обязательно! — гордо и весело ответила Ольга Петровна.
— Эх, как ты разговорилась нынче… и разрумянилась, словно невеста! — пошутила Ксения Саввишна.
«А ты ни о чем не подозреваешь и ровно ничего не понимаешь!» — подумала Ольга Петровна, радуясь своей заветной тайне, и Ксения Саввишна показалась ей серенькой и простоватой.
— Смотрю я на предгорисполкома нашего и дивлюсь: и на все-то его хватает! — заметила Ксения Саввишна.
— Да, конечно, — обронила Ольга Петровна, и будто что-то вдруг потускнело вокруг.
Действительно, Соколов останавливался около разных людей, спрашивал их о чем-то, кивал, улыбался, и даже на расстоянии Ольга Петровна видела, как приветлив он со всеми.
«Но, в самом деле, почему же он должен быть неприветливым с другими? — уже успокаиваясь, думала она. — А все-таки дольше всего он пробыл у нас!»
Шестого ноября вышли все на работу, как обычно, дружной компанией. На повороте Чувилев, заметив идущего вразвалку Виталия Банникова и еще нескольких мальчишек, молча указал на них своим друзьям.
— Бессовестный он человек, этот Виталий! — осудила Юля Шанина. — Вчера я его спросила: «Что же, говорю, ты на субботник не идешь?», — а он только свистнул мне в ответ.
— А мы вот тоже его спросим! — погрозил Сунцов и вдруг свистнул.
И остальные три друга издали такой пронзительный свист, что Виталий Банников испуганно остановился.
— То-то! — удовлетворенно крикнул Игорь Чувилев. — Видим: совесть у тебя нечиста!..
— С чего бы это? — дерзко отозвался Виталий, не трогаясь с места и роя каблуком землю.
— Но, но… не ломай дурака! — возмутился Игорь Семенов. — Все мы вчера до ночи на субботнике работали, а ты дома баклуши бил.
— Это еще доказать надо! — выкрикнул Виталий, хотя все уже были близко и шли в одной шеренге. — Я за дровами в лес ходил! Потом я их рубил! На зиму надо дров запасти! Да!
— Ты не кричи, мы тебя не боимся, — съязвил Сережа.
— Погоди, Сережа, — вмешалась Соня.
Она чувствовала, что вмешивается сейчас только «по обязанности» секретаря комсомольской организации, а этого ей всегда было мало. Строго и спокойно, принуждая себя смотреть на Виталия, Соня сказала:
— Стыдно тебе, Виталий Банников, что вчера ты не захотел вместе со всеми….
— Не захотел! — опять выкрикнул Виталий. — У меня сил нет, чтобы хотеть! Мы в землянке задыхаемся! Хватит с меня, хватит! — и Виталий, вдруг нелепо взмахнув длинными руками, побежал впереди всех.
Соня растерянно посмотрела ему вслед: еще никогда не бывало, чтобы ее, секретаря комсомола, так демонстративно не захотели слушать. Несколько минут она шла бледная, опустив глаза в землю и задыхаясь от оскорбления.
«Но хуже всего то, что я не знаю, что же мне теперь с этим ничтожеством делать! — пронзила Соню простая и жестокая мысль. — Вызвать его, поговорить? А он опять убежит от меня, вот и все. Да ведь он и не комсомолец…»
— Черт знает, какой все-таки болван! — прервал неловкое молчание Сунцов.
— Действительно… — стесненно вздохнул Чувилев.
Никто больше не произнес ни слова.
Соня пришла на завод хмурая, с тяжелой головой. Виталия Банникова она больше не видела, но все время помнила о нем.
В конце смены Маня Журавина передала Соне приятную новость:
— Артем Иваныч назначил нас с тобой и еще кое-кого проследить, чтобы все было готово к торжественному собранию! Ой, сколько надо успеть: все сделать, потом сбегать домой переодеться, потом в театр… то есть в наш подвал… впрочем, нет, нет, именно так: в театр! — смеясь и перебивая самое себя, тараторила Маня. — В зале все должно быть без сучка и без задоринки. Говорят, после заседания будет концерт, из области артисты приедут… правда, замечательно?
— Ты меня совсем завертела! — невольно улыбалась Соня.
Маня взяла ее под руку, и обе почти вприпрыжку побежали на театральную площадь.
На дороге их догнали Игорь Чувилев и Игорь-севастополец.
— Соня! Маня! — отчаянно, в один голос, закричали тезки. — Слыхали новость? Киев освободили!
— Киев?! — так же в один голос радостно взвизгнули девушки.
— Да, да!.. Мы своими ушами слышали… Парторг с директором разговаривали… — наперебой докладывали оба Игоря.
— Товарищи… какая радость к празднику! — сказала Соня, обводя все лица сияющими глазами.
— Ур-ра-а! Киев на-аш!.. — запела Маня и, схватив друзей за руки, завертела всех в неистовом танце.
Соня, вдруг забыв о всех своих заботах и волнениях, захлопала в ладоши, расхохоталась и закружилась в тесном хороводе.
— Да здрав-ству-ет Ки-ев, сго-ли-ца Ук-ра-и-ны! — хором, зычно, во всю силу грудной клетки, кричали все четверо. — Ур-ра-а-а!
— Ой, стойте, не могу! — задохнулась Соня, смеясь и кашляя. — Ребята, ведь нам надо торопиться в театральный зал.
— А ну, кони добрые… бегом! — скомандовала Маня.
И четверо побежали во весь дух.
В левом углу эстрады, пахнущей свежими сосновыми плахами, бесшумно работал аккуратный старичок в молескиновой блузе, смешно обвязанный серой грубошерстной шалью ручной вязки. Тихонько отдуваясь, он покрывал лаком крышку старого рояля. Соня и Маня поздоровались со старичком. Кто не знал в Кленовске единственного в своем роде «музыкальных дел мастера» Никиту Павловича Дернова? Он настраивал и ремонтировал рояли, скрипки, баяны, гитары, и вообще, казалось, не было на свете музыкального инструмента, которого он не вернул бы к жизни.