Родина
Шрифт:
Игорь Чувилев хмуро оглядел бугор землянки со ржавой трубой и застывшую фигуру Банниковой, потом проводил глазами Ксению Саввишну, которая неспешным шагом уходила к себе. Товарищи выразительно кивнули ему, показывая, что лучше отойти подальше от Банниковой и без помех начать серьезный разговор с Виталием. По молчаливому уговору так и поступили.
Виталий стоял, опустив голову и неловко одергивая рваные и короткие рукава своего грязного ватника.
Все расселись на пожелтевшей полянке, среди пеньков, оставшихся от бывших банниковских яблонь.
— Ну, Виталий… — начал полувопросительно Чувилев.
Виталий молчал. Приятели могли считать его почти незнакомым человеком. Лицо, взгляд, манера держаться, одежда не имели ничего общего с прежним гладеньким Виталькой Банниковым, с его красивым галстучком и светлым чубиком на аккуратно постриженной голове. О чем думал, чего хотел теперешний долговязый, угрюмый юноша, было неизвестно. Эта неизвестность, пожалуй, как думалось Чувилеву, больше всего и угнетала каждого, кому хотелось в эту минуту коснуться души Виталия Банникова.
— Что ты думаешь делать, Виталий? — нарочно как можно строже спросил Чувилев.
— Не знаю, — тихо, не поднимая головы, ответил Виталий.
Наступило молчание. Чувилев огорченно развел руками. Тогда Сунцов решительным жестом показал, что надо спрашивать всем и быть настойчивее. И вновь, по молчаливому уговору, все пятеро принялись задавать Виталию разные вопросы.
— Хочешь ты кончать среднюю школу?
— Не знаю… да и не смогу я, отстал.
— Как жил ты до этих пор, то есть во время оккупации?
Не меняя позы и холодного тона, Виталий ответил:
— Жил… как придется.
— Ну, что ты делал?
— Что придется.
— Например?
— Дровами торговал.
— Откуда же дрова?
— После пожаров… всякие обгорелые остатки… Делал из них кучки и продавал.
— А еще что делал?
— Всякое, что придется. А случалось, что и никакой работы не было.
— Как же тогда ты выпутывался?
— Как… — губы Виталия на миг свело кривой улыбкой. — Как… Ну, потаскивал где что придется… воровал, попросту говоря.
— У немцев воровал?
— Ясно, не у своих… О хлебе мы сильно скучали, — продолжал, помолчав, Виталий. — Немцы ведь никому ничего не выдавали. Редко-редко когда хлебушка купишь или выменяешь.
— Как вы трое сохранились?..
— Да так, случайно… Немцы ужасно тифа боятся. Как бывало сунутся к нашей землянке, я или Тамара начнем кричать: «Тифус, тифус!..» Они скорей прочь, да и чем в землянке можно им поживиться?
— А скажи, Виталий, о чем ты думал, когда тут были немцы?
— О чем думал?.. — Виталий наморщил лоб и пожал плечами. — Думал о том, как бы с голоду не умереть… ну, выжить, словом…
— Ну, вот и выжил. А теперь, брат, действовать надо. Пришло время действовать. Слышишь? — наступая, сказал Сережа Возчий.
— А что я могу? — хмуро спросил Виталий.
— Как «что»? — сурово спросил Чувилев. — Люди со всех улиц пришли на завод записываться, даже старики.
— А ты, Виталий, как слепой или глухой, оказывается, ничего не знаешь и не можешь! — насмешливо вставил Сережа.
Виталий вскочил и вдруг, изогнувшись длинным телом, закричал тонким и злым голосом:
— Я что, преступник какой!.. Ты что кидаешься на меня, с-суслик рыжий? Уберите его от меня! Суслик рыжий!.. Черт! Да и все подите вы к черту-дьяволу!..
— Стой, Виталий!.. — опомнившись от неожиданности, начал было Игорь Чувилев, но Виталий длинными, звериными прыжками уже убегал куда-то.
Чувилев, жарко, по уши, вспыхнув, с возмущенным, злым лицом повернулся к Тамаре:
— Ну и братец у тебя! Чертополох какой-то!
— Если бы я знал, что встречу здесь… этакого дикаря, я просто не стал бы участвовать в этом нелепом разговоре! — с надменно-оскорбленным видом сказал Сунцов.
— Виталий стал совсем непонятный! — виновато вздохнула Тамара. — Я думала, что уж вас-то всех он послушается, а он — вот видите… Мы с мамой на него уже рукой махнули… С нами он если и поговорит, то обязательно потом раскричится и убежит.
— Во всяком случае после сегодняшней попытки мы за вашим Виталием ходить не будем, — твердо заявил Сунцов.
— Но это не значит, Тамара, что ваше семейство так и останется в стороне от жизни, — не скрывая иронии и досады, заговорил Чувилев.
Тамара подняла на него виноватый и недоуменный взгляд.
— Никто не останется в стороне — прежде всего потому, что для восстановления завода и всего нашего города потребуются тысячи рабочих рук, — разъяснил Чувилев. — Каждый человек будет на счету!
— Плюнуть бы на всю эту историю и уйти! — решительно шепнул Игорь-севастополец Сунцову: все было противно ему на банниковском пустыре.
Анатолию тоже казалось, что Чувилев совсем напрасно задерживается здесь. Досадно было, что и Юля, не собираясь уходить, все порывается заговорить с Тамарой. Сунцов жестом отозвал Юлю:
— Не понимаю, чего ради ты топчешься тут, Юля?
— Ах, Толечка… — зашептала Юля, умоляюще глядя на Сунцова. — Я не могу уйти отсюда, если не поговорю с Тамарой… Я хочу ей сказать…
— Скажите пожалуйста! Хватит с нее Чувилева, который, я вижу, уже ведет свою линию…
— И правильно… честное слово, Толечка, правильно ведет!