Родина
Шрифт:
— Скажите пожалуйста… Н-ну, послушаем, послушаем…
Сунцов, снисходительно улыбаясь, подошел ближе.
Чувилев действительно вел свою линию.
— Послушай, Тамара, мне помнится, что до войны ты была пионеркой?
— Да, была… Как раз перед войной, в июне сорок первого, наша вожатая мне сказала, что мне уже пора вступать в комсомол… Мне тогда шел шестнадцатый.
— А тебе хотелось вступить в комсомол?
— Да… но я думала тогда обо всем так легко… В пионерском отряде я почти не работала…
— Зачем же тогда ты была в отряде?
— Ну как «зачем»? Нравилось носить красный галстук… шелковый, блестящий, такой яркий…
— Не повторяй, пожалуйста, этих детских мыслей! Скажи, Тамара, а теперь хочется тебе быть в комсомоле?
— Хочется, Игорь!.. Сколько раз за эти ужасные два года вспоминались мне наши пионерские слеты, и я плакала целыми ночами… Вот, погоди, я немножко опомнюсь, Игорь…
— А по-моему, ты уже опомнилась. Как один из активистов комсомола, я имею право от его имени посоветовать тебе: мы примем тебя в наши комсомольские ряды, если ты покажешь себя сознательной девушкой, покажешь, что главная твоя забота — совершить дело, полезное для государства. Сколько лет твоему брату, Тамара?
— Будет скоро девятнадцать, — недоуменно и робко ответила девушка.
— А матери сколько лет?
— Маме? Сорок четвертый.
— Очень неплохо. У обоих рабочий возраст, оба не работают… Вот если ты вместе с собой приведешь их на завод, это и будет небольшое, но полезное дело и для них и для государства.
— Да ну-у? — поразилась Тамара, лицо ее даже побледнело от напряженной работы мысли. — Ты это серьезно, Игорь?
— Конечно, серьезно.
Тут Юля решила, что сейчас «самый удобный момент» подойти к Тамаре и заговорить с ней, «как девочка с девочкой».
— Игорь Чувилев и все мои товарищи тебе верно советуют, Тамара, — ласково сказала Юля и, слегка покраснев, добавила: — Очень еще важно для тебя, Тамара, верить, твердо верить…
— Верить? — переспросила Тамара.
— Ты должна верить, что поймешь все, чему мы тебя будем учить, что все у тебя выйдет хорошо. Будешь верить? — и Юля ободряюще улыбнулась Тамаре.
— Буду… конечно…
— Я по себе самой могу судить, Тамара. Когда мы в эвакуацию на Урал приехали вместе с тетей Олей, мы обе даже не знали, что такое завод. А потом люди нас научили… и у нас с тетей теперь хорошая специальность… и вот… видишь…
Юля расстегнула пальто и застенчиво показала Тамаре лацкан своего костюма.
— Видишь, меня медалью «За трудовую доблесть» наградили… Придет время, и ты такую же медаль получишь!
— Ну, что ты… — недоверчиво усмехнулась Тамара.
— Обязательно, я тебе говорю! — горячо уверяла Юля.
ГЛАВА ПЯТАЯ
О ЧЕМ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ
Когда Соня вместе с матерью и дочерью Журавиными собрались домой, Павла Константиновна как-то незаметно исчезла, затерявшись в большой, оживленной толпе, которая уже расходилась в разные стороны.
— Почему же Павла Константиновна ушла от нас? — огорчилась Соня.
— Она всегда делает так, когда горе в ней прорвется, — ответила тетя Настя. — Тогда она старается отойти от компании, чтобы одной собраться с силами.
— С утешениями к ней не сунешься! — добавила Маня. — Так посмотрит, что…
— Как странно! — задумчиво сказала Соня. — Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что видела сегодня Павлу Константиновну… ту, нашу, которую с детства все мы знали и любили.
Та, прежняя Павла Константиновна любила светлые платья, ходила быстрой, легкой походкой, звонко постукивая каблучками, смеялась сочным, грудным смехом — и как будто даже не старилась. В ее уютной квартире, в лучшем здании города — Доме специалистов часто собиралась молодежь: пели, играли на пианино, спорили о литературе, о театре, о музыке. Юра Кузовлев, единственный сын Павлы Константиновны, которого за начитанность прозвали «профессором», в течение четырех лет был председателем кружка «любителей советской литературы и искусства». Этот кружок собирался иногда в квартире Павлы Константиновны, — и что это были за вечера!..
— Так странно думать, что все это было только два года назад, — продолжала Соня. — Юра погиб на войне, вместо нашей милой Павлы Константиновны… вот эта… седая, высохшая… Как тяжело привыкать к тому, что стало неузнаваемым…
— Советской власти два года тут не было, вот тебе все и неузнаваемо стало, — сурово сказала тетя Настя. — Вот… разве узнаешь, что было на этом месте?
— Дом специалистов!.. — ахнула Соня. — Неужели это… тот самый?
— Тот самый.
Соня остановилась и невольно вздрогнула. Перед ней возвышался скелет длинного четырехэтажного дома, рассеченного многими щелями и провалами. На осыпавшихся кирпичах мохнатилась блеклая трава и торчали тонкие, как веревочки, деревца. В широкие глазницы окон лениво засматривало серое, готовое брызнуть дождем небо.
Этот самый большой и красивый в городе жилой дом был отстроен в начале осени сорокового года. Все завидовали счастливчикам, которые переселились в светлые квартиры, с ваннами, с центральным отоплением, с балконами на улицу.
Одной из первых переехала сюда Павла Константиновна Кузовлева; квартира ее была в первом этаже. В солнечный, теплый день стоило только чуть приоткрыть с улицы тюлевую занавеску и спросить: «Дома Павла Константиновна?» — как приветливый голос из глубины комнаты отвечал: «Дома, дома!»
Теперь в этом окне рос бурьян, а внутри высилась безобразная груда обломков и щебня, засыпанная землей.
— Ну, пошли, — спокойно сказала тетя Настя.
«Оказывается, можно изо дня в день видеть развалины родного города и быть спокойной!» — подумала Соня и тут же поделилась этой мыслью с тетей Настей и Маней.