Шрифт:
1
Лана
Хотите знать мою историю? Она похожа на сказку. Но без хэппи-энда.
Жили были две девочки. Чернявые близняшки — радость мамы и папы. Потеха всем, кто смотрел на них и не мог понять, где кто. Кого зовут Леной, а кого — Ланой. Разве что первая слыла озорной гулякой и лучшей подругой хулиганов. А Лана прилежно училась, была тихой, спокойной, послушной... И вот как-то раз они вылезли на крышу. Поздно ночью — Лена слышала, как взрослые говорили одно и то же. Они твердили о северном сиянии. В ту ночь его было видно как никогда хорошо. И сестры вылезли из спальни, чтобы посмотреть на чудо, посмотреть на то, как в небе струилась красота и загадочный зеленый свет. Он становился то белым, то синим, то опять разливался изумрудом.
Тогда я твердо решила, что северное сияние — это самое красивое, что можно видеть в своей жизни. И что ничего красивее я уже не увижу.
И Лена меня толкнула. Она просто поскользнулась, оступилась. Но это уже неважно. Я упала с крыши дома и ударилась затылком. Меня окутала тьма, я потеряла сознание. А когда пришла в себя, то слышала только голоса. И ни капельки света.
Северное сияние — это последнее, что я видела в своей жизни. И когда я представляю мир — я представляю его. Северное сияние.
***
— Прости, Лана, мне очень жаль, — смотрела на меня сестра, а я ее только слышала.
Прошло столько лет, а я опять падала вниз вместо Лены. Она убила человека, а отвечать придется мне. То ли ирония, то ли судьба. Но я должна была прикрыть ее и использовать свой недостаток как преимущество. Просто притвориться ею, чтобы спасти от тюрьмы.
— Девочки, у нас мало времени, — нервничал отец и расхаживал по комнате. Он то и дело смотрел в окно, шурша занавеской.
Звуки и запахи — единственное, что у меня есть. Я через это вижу мир вокруг, я этим фактически живу.
А еще у меня есть семья: мать и отец, сестра-близняшка Лена, которую должны судить за случайное убийство. И так как я не приношу своей семье ни грамма пользы, я должна пожертвовать собой. Должна сделать вид, будто я Лена, а не Лана. И просто потеряла зрение в аварии. А не десять лет назад, как это было на самом деле.
— Ты плачешь? — спросила я отца. — Я ведь это чувствую. Ты плачешь.
Он прижал меня к себе и поцеловал в макушку.
— Все будет хорошо, — говорил он то ли мне, то ли самому себе. — Все будет хорошо. Тебя освободят, по-любому освободят. Адвокат сказал... — снова выглянул он в окно, — сказал, что суд признает тебя недееспособной. В таком состоянии ты просто не можешь отвечать за содеянное. Тебя признают... — заплетался у отца язык от спешки. — Судья заменит наказание лечением. Мы уже обо всем договорились. Юрист обещал, что все пройдет гладко. А теперь... Теперь давай поспешим — конвоиры вышли из машины и идут к нашей двери. Лена, — крикнул он сестре, — прячься! Мы выходим.
На улице было тепло — светило солнце. Но я его не видела, а просто ощущала на лице. Я любила выходить на улицу. С того момента, как зрение пропало, я долгое время находилась в четырех стенах. Я забыла, как гулять по тротуару, как гонять мяча, как бегать, как... просто переступать порог своего дома. Но все изменилось, когда мне исполнилось восемнадцать и общество слепых подарило мне поводыря.
— Стоять! — рявкнул конвоир и расчехлил оружие с пугающим щелчком. — Фу! Убрать собаку! Собаку!
За мной выбежала Марла. Мой единственный друг и защитница — самоотверженный доберман, не терпящий чужих. Она почуяла опасность и бросилась меня защищать.
— Папа, убери Марлу! — просила я, чтобы никто не пострадал. — Папа, пожалуйста! Держи Марлу! Не дай ей убежать!
Собака громко лаяла на чужаков и рвалась ко мне. Но это был последний раз, когда мы с ней виделись. На моих руках защелкнулись браслеты — тяжелые, холодные. Они словно тянули меня вниз, тянули в бездну, из которой не вылезти. Сев в машину для зеков, я почувствовала, как иду на дно. Мы отъезжали от дома, и я понимала, что ошиблась. Возможно, все это было шибкой — мне не стоило соглашаться. Зачем я так поступила? Ведь это не я виновата, а она.
Лай Марлы утихал, мои глаза роняли слезы одну за другой. Мне было очень страшно. Я не понимала, что творю. Я просто доверилась родным, как и обычно. Но порой я не была с ними согласна и мечтала о свободе. Ведь это из-за них я стала затворницей — меня элементарно не пускали из дому. И только когда мне подарили абонемент в бассейн и вручили поводок для Марлы... Я ощутила, как налаживается жизнь.
Вот только теперь все пошло крахом. И я опять спускалась ниже. Шла на дно без надежды хоть за что-то ухватиться. Ведь я сижу в полной тьме — я просто слепая девчонка. Отброс и испорченный материал. Без личной жизни, без парня. Без профессии и хобби. Серая тень, как будто неживая кукла в руках зрячих людей.
— На выход, — скомандовал мужчина.
От него пахло водкой, сигаретами. Пахло порохом и длительной вахтой в несколько бессонных суток. Я пыталась понять, где земля, и медленно спускала ногу. Но надзиратель был глуп и не понимал, как это трудно делать в полной тьме.
— А! — вскрикнула я, когда почувствовала его руки на себе.
Он схватил меня за плечи и нахраписто толкал куда-то вверх по ступенькам. Мы поднимались все выше и выше, пока не вошли через входные двери. Двустворчатые, старые, тяжелые. Я оказалась в суде.
Там было душно и шумно. Много людей. Все о чем-то говорят и толкаются. Я ощущала взгляды на себе и слышала отовсюду имя сестры — во мне видели подсудимую. Вот так легко я превратилась в козла отпущения. Все хотели будто оторвать от меня кусочек перед тем, как я сгорю на костре подобно ведьме.
А я откровенно не понимала, почему я должна все это терпеть за ошибки Лены и ее парня, который вел ту злосчастную машину и просто удрал с места ДТП как жалкий трус!
— Леночка! Лена! — услышала я голос мамы. Она называла меня именем сестры, чтобы никто не узнал о подмене. — Дочка, слава богу, ты здесь!
— Мама...
Она обняла меня и шепнула на ухо:
— Адвокат сказал, что бояться нечего. Суд освободит тебя от наказания как инвалида.
“Инвалида”
Это слово звучало в голове как надоедливый писк комара. Как будто звон от колокола — он напоминал мне о том, как никчемна моя жизнь. И как меня видят близкие люди. Они видят во мне инвалида. Но не человека. И даже не женщину.
Как бы я хотела найти того, кто не видит во мне просто слепую...
Меня пустили в туалет перед судом. Конвоир снял наконец наручники, и я в истерике бросилась к крану. Стала мыть руки с мылом, чтобы вывести этот гадкий запах — вонь жестокости и равнодушия. Запах пассивности, полного отсутствия выбора. Запах грязных потных рук — запах неизвестного мне мужчины, который прикасался ко мне, будто имеет на это право.