Родишь мне сына
Шрифт:
— Зачем ты раздеваешься?
— Постирай рубашку, — сказал Марат и бросил мне в лицо одежду. — На ней пятно от кофе. Ненавижу пятна... Возьми средство и выведи его. Затем постирай на деликатном режиме.
Такая задача казалась мне издевательством. Я никогда не стирала вещей, так как не видела грязных участков. Я могла только догадываться, где надо тереть и какого цвета материал, что написано на бирке... Для меня это было непостижимым. Но Марату было все равно.
— В каком месте пятно? — спросила я, едва не плача. — Может, подскажешь мне? Пожалуйста...
— Сама увидишь, — бросил он небрежно и опять включил кофемашину.
Она тихо гудела, перемалывая зерна. А я стояла на коленях и глотала слезы.
— Я не могу.
— Что? — сказал он с претензией. — Я не расслышал. Повтори еще раз, пожалуйста. Только громко и отчетливо.
Гул механизма утих, в чашку постепенно капал кофе. И каждое слово, сказанное мной, было как на блюдечке.
— Я... — дрожал мой голос, — не... могу...
— Что ты не можешь?
— Не могу... увидеть, — душил меня ком в горле. — Я бы очень хотела, но не могу. Я не вижу, где пятно на рубашке. Прости меня, пожалуйста... Но я не могу его увидеть.
— Почему? — звучало как подпись под приказом на расстрел.
— Потому что я... я... — спотыкалась моя речь. — Я слепая. Незрячая. Я потеряла зрение в девять лет и с тех пор ничего не вижу.
Мне казалось, что он снова это сделает. Что меня опять накажут — что Марат возьмет и выльет кофе. Только на этот раз он брызнет кипятком мне прямо в лицо. Он подходил шаг за шагом, а я все больше ежилась от страха, прикрывшись его рубашкой.
Только не боль. Только не боль. Умоляю.
— Ты сама с этим справишься, — сказал он холодно. — Ты увидишь пятно и выстираешь то место. Выбора я не дам. Ты или сделаешь это, или я просто заставлю тебя это сделать. Поняла?
— Да, — кивала я, прижав к себе рубашку.
Она пахла потом и одеколоном. Пахла дымкой табака. А еще... Еще она пахла мужчиной — пахла тем, чего у меня еще никогда в жизни не было.
— Я отказываюсь это принимать. Ты говоришь, будто не видишь? Нет... Ты все видишь. Повторяй за мной: "я все вижу". Ну же... Я, — всунул он палец мне в рот, — все...
Сглотнув слезы, я послушно кивала:
— Я все вижу... Я все вижу. Я вижу.
— Вот и умничка. Я так и говорил.
Но я продолжила фразу...
— Вижу, какая ты бездушная тварь. Это единственное, что я на самом деле вижу.
Марат затих и какое-то время просто молчал.
— Забавно... — сказал он после паузы. — Ты ведь даже не представляешь, насколько я тварь... Бездушная? Да, так и есть. Мою душу выжгла жажда мести. Все, чего я хочу — отомстить убийце моей невесты. И я это сделаю, — гладил он меня краешками пальцев по лицу. — Я уже это делаю... Но это только начало. Каждый твой новый день в моей компании будет хуже предыдущего. Он будет ужаснее, тяжелее. Ты будешь просыпаться от страха. Не сможешь уснуть из-за боли. А мое лицо станет символом страданий... Абсолютно заслуженных страданий, Лена.
Он оставил меня в покое.
Закрыл замки на входе и растворился в комнатах, хлопнув дверью. Я постепенно привыкала к новой реальности. Все меньше плакала. Но больше представляла, как бы мучилась все эти восемь лет. В заточении. Только не здесь, а дома. Возле мамы и отца. Что из этого было лучше — какая из зол казалась меньшей? Отмучиться быстро и подохнуть от руки маньяка или же вянуть постепенно, в окружении родни и привычных стен?
Восемь лет. Целых восемь лет. За ошибку сестры.
Она связалась с парнем — он продавал наркотики. По крайней мере, так говорила мама. Они с отцом пытались образумить Лену, закрывали ее дома, как меня. Отнимали деньги, блокировали карты. Но все было тщетно. Лена влюбилась и прыгнула в Омут с головой. Ей этот дилер казался идеальным, они кутили сутки напролет. Порой она возвращалась домой поздней ночью и рассказывала мне о своих приключениях.
Я лежала в кровати и слушала о наркоте, об алкоголе. О танцах в ночном клубе. О пьяной езде за рулем, хотя водительских прав у сестры не было. Слушала о дружбе с другими ребятами, сверстниками, золотой молодежью. Но больше всего я любила слушать о сексе.
Я ей завидовала.
Когда Лена спрашивала, хочу ли я узнать, как прошла ее ночь, я с учащенным пульсом кивала. Я пыталась это представить. Пыталась понять, как это. Я представляла секс ее глазами, ее пальцами, ее кожей. Ее губами. Порой это лишало меня сна, и я просто лежала всю ночь, не сомкнув ресниц. Ничего не видела, но представляла. Представляла, как могла сложиться моя жизнь, не толкни она меня с той крыши...
— А?
Я вздрогнула от шума. Спустя много часов он опять был здесь. Провернулась дверная ручка, скрипнули петли, и он вошел.
Была уже ночь. За окном пели сверчки. Я закуталась в рубашку и лежала на диване. Вдыхала его запах. Он был странным и непохожим на то, к чему я привыкла. Запах Марата не был похож на то, как пахнет мой отец. Он был другим. Более терпким, более резким. Будоражащим.
Он стоял и молчал. Я только слышала почти беззвучный цокот льда в его стакане.
— Что ты пьешь?
— Виски, — ответил он. — Хочешь, я и тебе налью?
Я хотела отказаться, но... застыла перед ответом.
— Не знаю.
— Не знаешь? — удивился Марат. — А кто же тогда знает, если не ты? Ты любишь виски?
— Не знаю, — повторила я шепотом. — Я никогда его не пробовала.
— Вот как... — сделал он шаг ко мне и стал ближе. — А что ты любишь? Что ты пробовала? Расскажи мне, что ты пробовала в свои девятнадцать лет? — Его голос был другим. Более мягким и плавным. Более расслабленным. Не таким, как в прошлый раз. Марат был немного пьян, и это ощущалось. — Ты уже должна была многое пробовать...
— Алкоголь я не пробовала. Я вообще ничего не пробовала... в свои девятнадцать лет.