Родишься только раз
Шрифт:
Сестра Клементина осталась мною довольна. Я прочла стихотворение перед классом. Поклонилась, как настоящая артистка, показывала вдаль и обнимала птичку. Сестра Клементина в знак одобрения взяла меня за подбородок и погладила по щеке.
— Я уверена в тебе, — сказала она. — Я знаю, ты не подкачаешь.
Мне было так хорошо и приятно, будто я погрелась на теплом весеннем солнышке.
Я буду декламировать. Я хорошо прочту стихотворение. Как настоящая артистка. И пусть брат лопнет от зависти!
Одноклассницы смотрели на меня с восхищением.
Но
Монахини тщетно пытались угомонить разжужжавшихся учениц. Но вот на кафедру взошла сестра Фелициана, и весь наш улей сразу притих.
Сестра Фелициана стояла перед нами, как изваяние, спрятав руки в широкие длинные рукава. Мы видели только ее бледные щеки и большие изумленные глаза.
Видно было, что ей тяжело с нами прощаться.
Может быть, она больна и должна лечь в больницу? Или просто уезжает из нашего прекрасного Марибора в другой город, в другую монастырскую школу?
На доске цветными мелками было написано: „Сестра Фелициана, спасибо Вам!“
Сестра Фелициана дала нам камертоном тон — ей хотелось спеть с нами в последний раз свою любимую песню „О буйная радость, кто тебя выдумал?“.
Затем начался концерт. Я выступала первой. Сестра Клементина подтолкнула меня на кафедру, и я оказалась совсем одна посреди этой импровизированной сцены. Все взоры обратились ко мне.
Я поклонилась в точности так, как учила сестра Клементина, и выпрямилась. Пора было начинать, но я вдруг почувствовала себя крохотной птичкой с подбитыми крыльями. Наконец преодолев скованность, я начала:
Холодный ветер тебя гонит,Пташка малая, от нас…И тут я запнулась, как граммофон, у которого кончился завод.
— От нас… от нас… от нас… — повторяла я, словно заигранная пластинка, ища глазами сестру Клементину в призрачной надежде получить от нее помощь. Но помощь не приходила, и мои уже было начавшие расправляться крылья опять поникли.
Сестра Клементина, увидев, в каком я затруднении, пробралась вперед и начала подсказывать мне слова стихотворения. И тут уж я окончательно сбилась.
Холодный ветер тебя гонит,Пташка малая, от нас… от нас… от нас…Граммофон сломался. Игла, по инерции скользившая по пластинке памяти, вдруг затупилась. Слезы заволокли мне глаза.
Сквозь слезы я видела перед собой чужой класс, до отказа набитый ученицами, слышала их дружный смех.
Нет, не быть мне артисткой!
И я сошла со сцены.
Торжество шло своим чередом.
Нигде больше не заедало. Все шло как по маслу.
Домой я бежала как на пожар. Надо было поскорее пожаловаться маме.
— Мама! Мама! — закричала я, влетая в кухню.
И — о ужас! — за столом сидел брат.
Чего бы я только ни дала, чтоб его здесь не было! Мама бросила на меня веселый взгляд — ведь я вернулась со своего первого публичного выступления — и спросила:
— Ну как? Все хорошо? Я знаю, что хорошо!..
Брат нетерпеливо перебил ее:
— Ну как, артистка?
Губы мои задрожали и надулись. В глазах заблестели слезы. Крупные светлые слезинки покатились по моим щекам.
— Нет, не вышло, — пробормотала я еле слышно.
— Не вышло? У тебя не вышло? — удивилась мама и, взяв меня за подбородок, стала утирать мне слезы. — Не плачь. Я же знаю, что ты хорошо выучила стихотворение. Я и то помню все, что учила в школе. Послушай:
Шуми, Адриатика! В прежнее времяБыла ты славянской. Славянское племяВ дубовых скорлупках, печали не зная,Тебя бороздило от края до края…А теперь ты расскажи свое!
Я отерла глаза тыльной стороной ладони, улыбнулась и начала:
Холодный ветер тебя гонит,Пташка малая, от нас…И без запинки прочла все стихотворение.
— Видишь, — сказала мама, — ты ни разу не сбилась. На сцене ты его просто забыла, а перед своим классом еще прочтешь.
Брату стало совестно. Он махнул рукой и сказал миролюбиво:
— Просто ты не будешь артисткой!
Бабушка
Мы с Кириллом уже крепко спали, когда нас разбудила мама.
— Бранка, проснись, бабушка приехала!
Кирилл никак не просыпался, и мама потянула его за ноги.
— Кирилл, проснись, у, нас бабушка!
— Бабушка? — изумилась я. — Из Крапивы?
— Из Крапивы! Подумайте только! Вставайте!
Голос у мамы был нежный и теплый — ведь она уже несколько лет не видела свою мать.
Нас разделяла государственная граница. Бабушка жила далеко, почти на краю света.