Родишься только раз
Шрифт:
Она вошла в ту самую минуту, когда я спрыгнула с подоконника на середину комнаты. В смертельном испуге бросилась она к окну, закрыла его, а уж потом начала меня бранить.
— Несчастная! Зачем открываешь окно? Ведь ты же больна!
За окном стоял Мики.
— Ой, Мики! — закричала я.
— Что с тобой, дочка? Никак, тебе что привиделось?
Я не рассказываю маме про своего друга Мики. Я подхожу к окну, смотрю на него и как крикну:
— Мики!
— Ты с ума сошла! — говорит мама. — А ну сию минуту в постель!
Мне показалось, что я слышу
При первои же встрече я прошу его не сердиться на маму за то, что она закрыла окно перед самым его носом. Ведь она ничего не знает про нашу дружбу!
Мики навещал меня, пока я болела. Я играла с ним в разные игры.
Потом я выросла, и Мики больше не приходил ко мне.
Холодный кофе
В те годы, когда я училась в начальных классах, самой большой загадкой на свете был для меня холодный кофе. „Холодный кофе“, — прочла я как-то на вывеске в окне кафе.
Дорога в школу была очень интересной. Она была длинной и короткой.
Если я шла без остановок, то дорога тянулась бесконечно, если же останавливалась, то она значительно сокращалась. И чем чаще я останавливалась, тем короче казалась дорога. Ежедневно я переходила мост через Драву. Мост этот не был обычным мостом. Он был поистине великанским мостом.
Да и сама Драва не была обычной рекой. Это была великанская река. Я радовалась и гордилась тем, что живу в городе, через который протекает эта широкая, глубокая и, как мне тогда думалось, самая длинная на свете река.
С тяжелым ранцем за плечами, в красной шапочке и красных рукавицах я шагала по улице, по тротуару и по мосту. И как бы я ни спешила, посреди моста непременно останавливалась.
Я вставала на первую железную поперечину в перилах моста, подтягивалась, перевешивалась через железный парапет и смотрела вниз. Мне было и страшно, и в то же время нестерпимо хотелось податься вперед, чтоб охватить взглядом всю эту большую реку.
Бывало, смотрю я на нее и не могу налюбоваться. Какая она огромная! Как быстро несет на своих волнах отломленные ветки и целые стволы! И как яростно бьется вода о бетонные сваи!
Драва холодная? Или теплая?
Стояла зима. По дороге в школу я мерзла, кончики пальцев пощипывало от холода. Ото рта белым облачком поднимался пар.
По Драве плыли льдины. Они сталкивались, дробились и возникали снова.
День за днем смотрела я на реку, на плывущие по ней льдины, но больше всего меня занимала курившаяся вода.
В самом деле ледяная вода курится или мне это только кажется?
Мне казалось что вода кипит, как в, горшке. Словно ее подогревал невидимый огонь.
Драва холодная? Теплая?
Как мне хотелось спуститься к реке и окунуть в нее руку! Холодная она? Или теплая, раз от нее идет пар?
Если б только знать, как подойти к реке с моста, который вел прямо на Главную площадь. Через несколько лет я спускалась с моста прямо к воде и шла по берегу далеко против течения, чтоб потом проплыть по городу. Но тогда я уже знала, какая бывает Драва весной и почему зимой по ней стелется пар.
Итак, курившаяся зимним утром вода была для меня другой загадкой по пути в школу.
Я долго стояла зажмурившись, безуспешно ломая голову над отгадкой, затем быстро отрывалась от перил и во весь дух бежала по мосту в старый город.
С Главной площади я сворачивала на Господскую улицу. Почему назвали Господской одну из самых узеньких мариборских улиц? По обеим ее сторонам все еще теснятся старые неказистые дома, однако в те времена она была, пожалуй, одной из самых интересных улиц в Мариборе. Господская улица была улицей магазинов, одних магазинов. И сколько их там было! И сколько витрин! А еще Господская улица была местом гуляния. Подруги, товарищи, влюбленные — все назначали здесь друг другу свидания.
Кратчайший путь до школы проходил по Каринтийской улице, но я почти всегда сворачивала на Господскую, чтоб поглазеть на витрины.
Я подолгу стояла перед витриной шляпного магазина, где были выставлены женские шляпки всевозможных цветов и фасонов, а от витрины ювелира отходила лишь тогда, когда начинала стучать зубами от холода.
За огромными окнами кафе каждый раз разыгрывался интересный спектакль. Хорошо одетые люди, сидя за квадратными столиками, курили, разговаривали, читали газеты. Официанты в белых куртках носили подносы с тарелками, стаканами, чашками. Один из них делал это с такой ловкостью и изяществом, что я буквально не сводила с него восхищенного взора, завидуя в душе его умению и проворству, с каким он носил поднос, уставленный всякими яствами.
Вот он подходит к столу, за которым сидят двое мужчин с дамами, и ставит перед ними чашки с длинными ложками. Глаза у всех четверых так и горят. Они берут ложки, что-то ими зачерпывают, быстро подносят ко рту и расплываются в довольной улыбке. Что же такое в этих чашках?
Почему от них не идет пар?
Я схожу с тротуара и вдруг вижу — на окне висит табличка:
Холодный кофе
Так вот оно что, этими длинными ложками они помешивают холодный кофе! Значит, этот кофе не пьют! Оказывается, его едят!
Холодный кофе едят.
Какой же он, холодный кофе?
Дома мы пили горячий ароматный ячменный кофе с молоком. Каждое утро за завтраком мы пили горячий кофе.
Мама крошила в миски черный хлеб и заливала его горячим кофе. Хлеб сразу раскисал, и не было для нас в те годы лучшего завтрака, чем наш утренний горячий кофе с хлебом.
Какой же этот холодный кофе, которым господа лакомятся в кафе?
Прошло время, протекли годы, и я отгадала все свои загадки. Разгадала тайну Дравы, над которой зимой стелился пар, — и чем холоднее была вода, тем гуще был этот морозный пар; и холодный кофе перестал быть для меня загадкой.