Родная
Шрифт:
Арсений лежал на полу, на охапке соломы. Выглядел после пыток он страшно, но способность двигаться ему сохраняли, чтобы он смог стоять на плахе. Он помнил, как упал тогда перед другом на колени. Что он чувствовал было не описать словами.
— Арсений, что они с тобой сделали?! Неужели какие-то бумаги стоят твоей жизни?
— Моя жизнь принадлежит Создателю. А бумаги… Что-ж, ты должен знать. Это чертежи очень страшного оружия древности. Они сохранились ещё со времён до Катаклизма. Похожее оружие и вызвало тогда Катаклизм. Оно не должно попасть в руки баров, иначе…
— Я понимаю. — Он замолчал, не зная, что ещё сказать, не находя слов. И тогда заговорил Арсений. Он рассказал ему, доверяя безмерно, где спрятаны чертежи. А потом добавил:
— У меня в Сердии, в деревеньке Распутье, есть жена, Ира, Ирина Григорьевна Дышакова, и маленький сын — Женя. Только больно покидать их. — Арсений замолчал, потом мужественно сморгнул слезу и продолжил. — Вот, возьми. Это ещё сохранилось у меня, не всё отобрали. Это тебе на память. — И Арсений улыбнулся сквозь боль, протягивая ему золотое обручальное кольцо и медальон. Он тогда не удержался, обнял Арсения, и, быстро, чтобы не разрыдаться, выбежал из тюрьмы. Это было их последнее свидание.
А потом была казнь. Он помнит, как в кошмарном бреду, стоящие плахи. И палачи из своих, из пленных, что делили с сердами пищу и кров. Ему часто потом снились эти плахи. И каждый раз он просыпался от своего крика и с бешено бьющимся сердцем. А перед казнью Дарк устроил настоящее представление. Военачальник баров решил объявить его предателем и очернить перед всеми. Дарк не мог казнить его, но заклеймить так, чтобы его именем пугали детей, было в его силах.
Дарк говорил долго, о достижениях барского народа и воинском искусстве. А под конец вставил искусную ложь и заявил, что, благодаря ему, Ишмаку, барский народ останется жить в веках. И показал всем документы, которые, якобы он им выдал. Он помнил, как весь мир, казалось, тогда враз перевернулся. Он хотел кричать, доказывать свою правоту, ведь он стоял близко, почти возле самого Дарка, и видел, что тот держал в руках абсолютно чистые листы. Но это было бесполезно. И оставалось только наблюдать, как зажигались ненавистью глаза Саши и тех немногих сердов, которых Дарк оставил в живых, потому что намеревался взять за них выкуп. А он тогда боялся повернуться и посмотреть в глаза Арсению. Но всё-таки заставил себя взглянуть, готовый к приговору, который тяжелее любой плахи. А Арсений поймал его взгляд и ободряюще улыбнулся. Он понял, он видел! И это было счастье! А потом плаха и смерть и кровь. И ненавидящие крики Саши, и недоверчивые глаза Марека…
V
Как же это было давно… Ишмак вздохнул и вдруг вздрогнул. Ветер донёс до него стук копыт и звонкое ржание коней. Там, наверху, шло сражение. И, вдруг, как тогда, с Мареком, он почувствовал, странное беспокойство. Неужели это случится опять, опять смерть, опять кровь? А что он скажет в том мире Арсению? Что не уберёг его сына, причинил боль его жене и дочери, допустил ещё одну утрату? Никогда! Он должен быть там сейчас. Ишмак зажёг свечу, взял подсвечник и вышел в коридор. Надо было спешить.
Он не знал, где находился второй выход — в крепость, но примерно помнил, в какую сторону уходил всегда Женя, поэтому бросился в ту сторону. Ишмак петлял мрачными коридорами, сворачивая не туда, оказываясь в тупике, потом опять возвращался. Свеча в его руке дрожала и готова была вот-вот потухнуть. Нет, Создатель, только не сейчас! Он должен успеть!
И, наконец, коридор вывел его к какой-то двери. Он не сразу решился её открыть, ибо за ней стояла какая-то странная тишина. Но, когда всё же открыл, увидел перед собой пустой крепостной двор, мощёный каменной плиткой. Со всех сторон этот двор был защищён мощными крепостными стенами, оставляя лишь небольшой лаз, в одной из них. Он пошёл по нему и тот вывел наконец Ишмака на огромный двор, который завершался воротами. Одна их створка совсем слетела и лежала на плитке двора, а вторая была настолько покорёжена, что к ней опасно было приближаться. Ишмак медленно подошёл к воротам. Здесь, один на другом, лежали бары и серды, нападавшие и защитники крепости. Все были мертвы. И над этим царила гнетущая вязкая тишина, даже криков воронья не слышно было. Сколько же он плутал по этим проклятым коридорам, если сражение уже закончилось? Ишмаку, казалось, что мёртвые осуждающе смотрят на него. Он, не выдержав, бросился на поле, через ворота. Но и здесь глазам предстала та же страшная картина: всё поле было усеяно мёртвыми. Бары с сердами лежали вперемешку так, как застала их смерть. И больше никого, ни души. Как будто не осталось ни победителей, ни побеждённых.
Ишмак, было остановился, но мысль о Жене, о том, что он лежит где-то здесь, может быть раненый, истекая кровью, придала ему сил, и он пошёл вперёд, всматриваясь внимательно в лица воинов. Только бы не было слишком поздно! Он не думал сейчас об опасности, о том, что и выжившие бары и выжившие серды могут вернуться на поле боя и что и у тех и у других найдётся повод его убить. Это всё было неважно. Вдруг он вздрогнул. Одно лицо показалось ему знакомым. Ишмак нагнулся и узнал Алексея, Жениного друга. В его груди торчал кинжал. «Покойся с миром!» — Прошептал он, закрыл ему глаза, и побрёл дальше. Женя тоже должен быть где-то рядом.
Впервые, со дня казни Арсения, он ощутил, что такое смерть, и вспомнил то, что так старался забыть. Холодный липкий пот выступил на лице, задрожали ноги. Обессиленный, он остановился на краю этого жуткого поля битвы, и, вдруг разглядел то, чего так боялся. На земле, недалеко от кромки леса, немного в отдалении от остальных воинов, лежал Женя. Бледное лицо его осунулось, глаза были закрыты, в груди торчала стрела. Ишмак пробрался к нему и упал рядом на колени. Одного взгляда было достаточно, чтобы сказать, что Женя мёртв. Пребывая в каком-то оцепенении, Ишмак подумал, что должен похоронить его. Но не со стрелой же в груди класть в холодную землю. Почти не сознавая, что он делает, Ишмак взявшись за стрелу двумя руками, вытащил её. Из раны плеснула кровь. Он не обратил на неё внимания. Намереваясь нести друга, он хотел поднять его и случайно дотронулся рукой до шеи, а потом, вздрогнув, застыл. Под его пальцами что-то дёрнулось. Непослушными чужими руками он расстегнул рубаху и, приложив ухо к груди, уловил еле слышные удары.
— Создатель, он жив! — И слёзы облегчения и радости потекли по его лицу.
Часть 4. Саша (12.06)
ЧАСТЬ 4. Саша
I
Ишмак смахнул слёзы. Медлить было нельзя. Женю нужно унести с поля боя. Если друг умрёт, он не простит этого себе. Но сначала надо попытаться остановить кровотечение. Он разорвал женину рубашку и соорудил из неё что-то вроде повязки, а потом осторожно поднял друга на руки и перенёс в лес, уложив на тёплую хвою. Женя дышал ровно, но почти незаметно. Ему срочно нужна была помощь. И сделав всё, что было в его силах, Ишмак решил отправиться за ней. Конечно, был риск наткнуться на отряд баров, но лучше так, чем сидеть, сложа руки. Он укрыл друга ветками, чтобы тот не замёрз или не был найден случайно барами, а потом отправился вглубь леса, прямо вперёд.
Прошёл, наверное, час, когда он услышал голоса. Приблизившись, Ишмак разглядел просвет за деревьями. На небольшой поляне стояли лагерем серды. Всё, что осталось от защитников крепости, как узнал он потом. Усталые воины отдыхали в палатках, оружие было отложено, но Ишмак не сомневался — если возникнет нужда — их реакция будет мгновенной. Ну что-ж, надо попытать счастье. Женя должен жить, в любом случае. Он вздохнул и ступил на поляну. Не прошло и минуты, как его окружили.
— Мы бара поймали, — понеслось отовсюду, — дезертир, наверное.
— Что с ним будем делать?
— Убить.
— Взять в плен.
Ишмак стоял посредине круга, образованного воинами и искал глазами старшего.
— Кто ты, и что тебе надо? — Вдруг подал голос молодой воин, стоявший чуть поодаль, видимо военачальник, и воины тут же затихли.
— Меня зовут Ишмак. Я не участвовал в войне и не дезертир. Недалеко отсюда лежит близкий мне человек, серд. Он сильно ранен, и если ему не оказать помощь, то он умрёт. Я пришёл сюда ради этого. — Ишмак замолчал, выжидающе глядя на воина, задавшего вопрос. Он чувствовал, что от него зависит жизнь Жени. Через несколько минут молчания, военачальник произнёс: