Рог изобилия. Секс, насилие, смысл, абсурд (сборник)
Шрифт:
И всё это становилось для меня реальным. Я сам делал это реальным, я сам верил в это… И так я засыпал. Но сон мой то и дело обрывался, то и дело мгла пряталась в глубине моего мозга, и вновь я созерцал урчащее чрево своей голодной комнаты. И тогда я кормил её… Кормил своей болью, кормил своими переживаниями, своими фантазиями и мечтами, а она принимала и принимала, она высасывала из меня все эмоции, иссушала мою душу, эта проклятая комната! Словно печь, она сжигала всё то немногое, что действительно было моим, оставляя ни с чем. И только тогда – отобрав и испив – комната успокаивалась, её выпуклости занимали свои ниши, а потолочные изгибы возвращались обратно. И только тогда я мог заснуть
Она и сегодня попыталась ожить, но тщетно. Я не позволил одержать над собою верх. «Сны принадлежат мне, а не тебе! Слышишь? Они мои!» – тыкая себе в грудь, прокричал я и накрылся одеялом.
Проснулся я весь покрытый испариной. Всего касания к стене, чья поверхность слегка дрожала, мне хватило, чтобы понять, что, после того как я заснул, комната напала на меня. Она набросилась, когда я не мог противиться хватке, уже во сне настигли меня её лапы.
Яркий свет утренней зари беспардонно вломился в мою берлогу. Облака напоминали кусочки ваты.
Неожиданно меня посетило желание записать своё ночное видение. Я подскочил, отыскал маленький, точно патрон малого калибра, карандаш, взял тетрадку с загнутыми уголками и, вырвав листок, записал всё, что сумел восстановить в своей памяти. Затем прочитал написанное:
«День подходил к концу, квартиру окутала сумеречная дымка. Солнце, подобно подбитому кораблю, тащило под горизонт, и большая его часть уже утонула, но шапка диска всё ещё продолжала цепляться за небо, подавая сигналы о помощи, хотя прекрасно понимала, что обречена. Блуждая по сиротливым комнатам, которых стало намного больше, нежели наяву, я замечал, как постепенно сгущалась дымка, будто заваривающийся чай.
Наконец мне удалось добраться до комнаты, не такой одинокой, не такой забытой, где ещё кто-то был. Вокруг включённого телевизионного ящика собралось несколько угрюмых, мрачных фигур. Точно верующие, они громоздились вокруг идола, они безвозвратно ушли в мир своего божества, не подавали признаков жизни. Я видел лишь их спины, похожие на крышки прогнивших гробов, и сияющий ореол экрана, затягивающего души всякого, кто только пожелает. На нём без устали крутилось одно и то же, но что именно – понять я не смог, уж слишком сильным было исходящее сияние. Помимо телеалтаря всюду во всём своём разнообразии валялась разбросанная макулатура. Буквы и цифры вливались друг в друга, образуя бесконечный трубопровод, переходящий с журнала на газету, с газеты на журнал. Под моими босыми ногами хрустела и мялась бумага, которая иногда впивалась в них выставленными буграми, в надежде хоть как-то отбиться от топчущего её великана.
Заслоняя театральное солнцепадение, у окна кто-то притаился. Я подошёл поближе, притягиваемый неизвестным. Точно улитка, он втянул в свою защитную раковину конечности и затаился перед… перед чем? Я не мог этого знать. Но я всё равно приближался, вновь и вновь чувствуя под ногами бумажные бастионы, выстроенные против великана-вторженца. Когда я оказался уже совсем рядом, раковина словно очнулась от оцепенения и развернулась лицом ко мне. Но не лицом, а скорее передней частью – вместо лица мне виделась лишь густая тьма, которой заканчивалась закручивающаяся спираль, похожая на старый граммофон. Только сейчас я заметил две тонюсенькие ножки, одетые в большущие клоунские ботинки, шнурок одного из которых усами стелился по бумажным укреплениям. Это существо выглядело совсем как мультипликационный герой, который вот-вот совершит какую-нибудь глупость на смех публике – врежется в стенку или поскользнётся на банановой кожуре. Однако тьма, медленно выплывающая из зияющей дыры спирали, недвусмысленно угрожала, тая в себе
Я сделал шаг назад – и странное существо-раковина сделало шаг вперёд. Я ещё один – и оно тоже. Ещё шаг, я остановился – и оно остановилось. Усы, свисающие с ботинка, скрылись под подошвой. Я напрягся, готовый в любой момент побежать. Гробы, что скопились у телеящика, всё с той же жадностью лицезрели своё сияющее божество. Подзадоривая «раковину в ботинках», я пошелестел бумагой под ногами, но в ответ так ничего и не дождался. Нет, я ошибся, вскоре из раковины повалил дым. Она запыхтела, как труба от печки, извергая новые и новые порции, от чего я сильно закашлялся и вмиг увлажнились глаза. Дым затягивал потолок. Ждать стало нельзя, и я помчался прочь из комнаты.
Раковина вторила каждому моему шагу и неслась за мной. Шарфом развевался за ней дым, и весело подпрыгивали усы на ботинках. Коридор впереди постоянно заворачивал вправо, но обратно к той комнате я уже не вернулся. На её месте оказалась другая, с кроватью, под которую я бросился, не сбавляя хода. Я думал, что сумею спрятаться, но совсем забыл, что раковина повторяет мои движения. Она рухнула возле кровати так, что её пыхтящая дыра обратилась прямо ко мне. Из неё вырвался концентрированный выхлоп, и я тут же погрузился в удушающее облако. Кашляя и хватаясь за горло, я попытался выбраться, но мои лёгкие всё больше захлёбывались в чёрном дыме. В глаза будто прыснули чем-то едким, они не справлялись с потоками влаги и беспрерывно хлопали веками, словно аплодируя. Меня замуровало в плотной пелене, не позволяя разобрать спасительной дороги. Я давился разъедающим дымом, поедая его в надежде ухватить хоть щепотку воздуха, но дым сделался безжалостным тираном, запихивая в меня свои щупальца.
Я предпринял последнюю попытку выбраться из дымовых зарослей, которые заполонили всё, куда бы я только ни бросил свой отчаянный, практически слепой от бесконечных слёз взгляд. Я покатился, словно катушка для ниток, пытаясь высвободиться из своей газовой камеры, найти в ней хоть какую-нибудь лазейку.
И тут я почувствовал, что проваливаюсь. Проваливаюсь в дымящую дыру раковины, в бездонную её пропасть, откуда никто никогда не возвращается…»
…Зачем я это написал? Возможно, подумывал о рассказе? О сборнике собственных сновидений? Нет, что за глупости! Я откинул исписанный листок с загнутыми краями в сторону, и он, едва набрав скорость, как подстреленный, лёг на пол. С карандашом я поступил точно так же.
Вот я ещё вижу потолочные разводы, и вот я уже в полуразрушенном городе. Небо застелили дымовым покрывалом, сквозь частые прорези которого виднелись оранжево-красные раны.
Я стоял в обширной глубокой яме, от которой во все стороны убегало множество длинных рвов. Помимо меня в яме и тут и там маленькие люди-уродцы, они мучительно корчились, зарываясь и обсыпая себя землёй. Кожа этих уродцев пупырчатая, почти куриная, синюшная, хоть из-за неба и отливала тёмно-оранжевым свечением. Пятнами усеяли их фиолетово-багровые гематомы и синяки. Безумные, они то, как выброшенные на берег рыбы, неистово колотили по земле, то, как кроты, рыли её.
Вдруг в ушах дико загудело, а земля затряслась, и предательски подогнулись мои ноги. Я упал. Откуда-то сверху свалились обломки бетона. Страх заставил меня закрыть лицо руками, и я стал ждать, когда один из них упадёт на меня. Так ждут своей смерти стоящие спиной к винтовкам. Мгновение, ещё одно и ещё… Ну же!.. Давай!..
…Но ничего не происходило, время будто замерло. С большим трудом я развёл руки, словно створки окна, – и увидел изрезанное небо. Я остался жив.