Роковая кукла. Сборник фантастических романов
Шрифт:
Он сделал паузу и убедился, что его внимательно слушают:
— Нет причин, по которым колониальные порядки должны быть грубы и вульгарны, и, являясь главой данной организации, я намерен следить за этим, дабы исправить любые недостатки вашего домашнего воспитания. Главной, а возможно, и единственной целью образования является формирование характера — а характер может быть создан только благодаря дисциплине. Я льщу себя надеждой, что являюсь исключительно хорошо подготовленным человеком, дабы взяться за эту задачу. Прежде чем приехать сюда, я двенадцать лет работал преподавателем Военной
Он вновь сделал паузу, то ли, чтобы перевести дыхание, то ли, чтобы дать возможность обдумать уже сказанное. Джим пришел сюда с целью избавиться от взыскания, но надменное отношение директора и, в первую очередь, его утверждение, что колониальная жизнь представляет собой нечто второсортное, постепенно довели его до кипения.
— Мистер Хоу? — обратился он.
— А? Да? Что?
— Это не Скалистые Горы, это Марс. И это не Военная академия.
Одно мгновение казалось, что удивление и гнев доведут мистера Хоу до какой-нибудь дикости или даже до апоплексического удара Однако он все же сдержался и процедил сквозь зубы:
— Как твоя фамилия?
— Марлоу, сэр. Джеймс Марлоу.
— Для тебя, Марлоу, было бы лучше, много лучше, если бы это была военная академия.
Он повернулся к остальным:
— Вы можете идти. Выходные восстановлены без ограничений. А ты, Марлоу, подожди.
Когда они остались наедине, Хоу сказал:
— Марлоу, в мире нет ничего более оскорбительного, чем самоуверенный мальчишка, неблагодарный выскочка, который не знает своего места. Благодаря великодушию Компании ты имеешь возможность получить прекрасное образование. Тебя не доведут до добра дешевые остроты в адрес людей, назначенных Компанией, чтобы следить за твоим обучением и благополучием. Ты понял это?
Джим молчал.
— Ну же! Отвечай, парень. Признай свою вину и принеси извинения. Будь мужчиной! — отрывисто сказал Хоу.
Джим продолжал молчать. Хоу барабанил пальцами по столу, наконец он сказал:
— Отлично, иди в свою комнату и подумай об этом хорошенько. У тебя все выходные на размышления.
Когда Джим вернулся, Фрэнк внимательно посмотрел на него и покачал головой в восхищении.
— Ну, парень! — сказал он. — Ты даешь.
— Кто-то должен был сказать ему.
— Это точно. Но что ты теперь собираешься делать? Перережешь себе горло или просто уйдешь в монастырь? Старина Хоу с сегодняшнего дня ни на минуту не даст тебе спуску. Вообще-то, теперь ты не самый безопасный сожитель.
— Черт возьми, Фрэнк, если ты так считаешь, подыщи себе, ради Бога, другого соседа!
— Спокойно, спокойно! Я не собираюсь смываться от тебя. Я с тобой до конца. «Улыбаясь, парень упал замертво». Я рад, что ты ему вмазал. У меня не хватило бы смелости сделать это.
Джим растянулся поперек своей койки.
— Мне кажется, я не смогу здесь остаться. Я не привык, чтобы меня шпыняли и глумились надо мной безо всякой причины. А теперь я получу этого вдвое больше. Что мне делать?
— Черт его знает.
— Во времена Стьюби это было хорошее местечко. Я думал, что таким оно для меня и останется.
— Стьюби был мужик что надо. Но что
— Послушай, все это не нравится и остальным. А вдруг, если мы объединимся, то заставим его сбавить обороты.
— Вряд ли. Ты был единственный, кто не сдрейфил высказаться. Ведь даже я не поддержал тебя — а я согласен с тобой на все сто.
— А что, если все мы напишем родителям? Фрэнк покачал головой.
— Тебе не удастся уговорить всех — и какой-нибудь задрыга настучит. Вот тогда ты попадешь как кур в ощип: за подстрекательство к бунту или еще за какую-нибудь подобную чушь. В любом случае, — продолжал он, — ну что ты сможешь написать в письме такого, что ясно доказывало бы, будто мистер Хоу делает нечто, на что он не имеет права? Я знаю, что скажет мой старик.
— И что же он скажет?
— Он мне много раз рассказывал про школу, в которую он ходил на Земле, какое это было суровое заведение. Мне кажется, он немного этим гордится. Если я сообщу ему, что Хоу не разрешает нам хранить в комнате печенье, он только посмеется надо мной. Он скажет…
— Черт возьми, Фрэнк, дело не в запрете на хранение пищи в наших комнатах; дело в общей ситуации.
— Конечно, конечно. Я знаю об этом. Но попытайся объяснить это моему старику. Все, что мы можем сообщить — это пустяки, вроде правила о пище. Ситуация должна стать намного хуже, прежде чем можно будет убедить наших родителей что-нибудь сделать.
Соображения Фрэнка подтвердились. По мере распространения новостей, студенты, один за другим, заходили к ним, некоторые чтобы пожать Джиму руку за данную директору отповедь, некоторые — просто из любопытства — увидеть чудака, у которого хватило безрассудства выступить против официальных властей. Прояснился, однако, амбивалентный факт: новый директор колледжа никому не нравился, и все возмущались какими-либо из его новых «дисциплинарных» мер, но никто не стремился присоединиться к тому, что — как всем казалось — заведомо обречено на поражение.
В воскресенье Фрэнк пошел в Малый Сёртис, но не в расположенный поблизости город марсиан, а в колониальный поселок Джим — вроде как под домашним арестом — остался в своей комнате, делал вид, будто занимается, и болтал с Виллисом. Фрэнк вернулся перед ужином и заявил:
— Я принес тебе подарок.
Он кинул Джиму крохотный сверток.
— Ты настоящий друг! Что это?
— Открой и посмотри.
Внутри оказалась запись танго, сделанная в Рио и только что прибывшая с Земли на «Альберте Эйнштейне». Называлась она «Qui'en Es La Se~norita?». Джим необычайно любил латиноамериканскую музыку, и Фрэнк помнил об этом.
— Ну, старик! — Джим подошел к парте, заправил пленку в магнитофон и приготовился наслаждаться. Фрэнк остановил его.
— Лучше потом. Был звонок к ужину.
Джим нехотя подчинился, но, вернувшись, он крутил ее раз за разом, пока Фрэнк не настоял на том, что пора заниматься. Еще раз он включил танго перед самым отбоем.
Коридор общежития был уже минут пятнадцать погружен в темноту, когда «Qui'en Es La Se~norita?» грянуло вновь. Фрэнк вскочил.
— Ты спятил? Джим, выключи, нашел время!