Роковой перекрёсток
Шрифт:
— Им достаточно прочитать название — лично я всегда так делаю. Вот, например, смотри, «Любовные приключения Оливье» — это подходит, а «Бесчестье господина Роже» [47] — нет.
— Мама, ты несешь чушь.
— Не смей так со мной разговаривать. И отправляйся в постель, я тебе туда уже грелку положила.
Жозеф с неохотой повиновался. Раздеваясь, он повторял начало записки, о которой ему рассказал Виктор:
— «И разделась моя госпожа догола… разделась догола…»
47
Роман
Мадам Пиньо уже легла, но, заслышав эти слова, так и села в кровати:
— Да он, оказывается, похабные книжонки читает! — проворчала она. — Ох, грехи мои тяжкие!
Глава девятая
20 ноября, пятница
Дурло сидел между Мели Пекфан и черненькой Нини Морикод. Ему было скучно, и он недоумевал, почему хозяин так долго стоит на одном месте. Пес встал, встряхнулся, клацнул зубами в сторону самого наглого голубя и решил сбегать на площадь Валюбер.
— Пресвятая дева, да куда же запропастился этот Базиль? — ворчал Грегуар Мерсье, глядя на миску, предназначенную для молока Пульхерии. — Эй, Дурло, а ну, сиди смирно, негодный пес! Совсем разбаловался, так и норовит удрать, вместо того чтобы коз сторожить. — Мсье! Эй, мсье! — закричал он, подбегая к решетке Ботанического сада, за которой показался садовник. Я Базиля Попеша ищу, вы его часом не видали?
— Попеша? Это того, что из зверинца? Так на него вчера ночью лев набросился, сильно помял беднягу, его в Питье увезли.
— О боже… Бедный Базиль, какой ужас! Как вы думаете, он поправится?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — проговорил садовник и пошел дальше.
— Что же мне теперь делать? Ведь кроме меня у него нет родни…
Грегуар Мерсье сунул миску в мешок и свистнул собаку. Неугомонный Дурло стал носиться по кругу, высунув язык.
— Ах ты, старый непоседа! Сядешь ты, в конце концов, спокойно или нет? Тебе бы все играть, хуже маленькой Перванш, право слово. А ведь по возрасту тебе скорей с Мемер надо пример брать, она хотя бы ведет себя солидно. Идем, и чтобы у меня без глупостей!
Никогда еще стадо коз не преодолевало улицу Бюффона за столь краткое время. Оттуда Грегуар и его подопечные свернули на улицу Жоффруа-Сент-Илера и шли в сторону Питье вплоть до улицы Ласепед, на которую выходила одна из дверей больницы.
— Смотри у меня, Дурло, будь умницей. Доверяю тебе наших девочек, гляди за ними в оба. Я скоро вернусь и, если будешь хорошо сторожить, получишь что-нибудь вкусненькое.
Снедаемый беспокойством, Грегуар Мерсье некоторое время топтался перед входом в больницу, прежде чем набрался смелости войти внутрь. Какой-то студент-медик подсказал ему, где искать Базиля Попеша. Поплутав некоторое время среди помещений, в которых резко пахло карболкой, старик наконец попал в палату с видом на Ботанический сад, где на одной из коек, весь в бинтах, лежал его родственник. Врач только что закончил его осматривать и собирался уходить.
— Только недолго, — сказал он шепотом Мерсье, — его жизнь все еще на волоске.
Грегуар снял шляпу и, теребя ее в руках, робко приблизился.
— Базиль, как ты?
— Чьи же это стихи? Кто автор? Я точно где-то читал это…
С утра в лавку заглянуло лишь несколько покупателей. Виктор быстро спровадил их и теперь задумчиво ходил из угла в угол. Он был настолько погружен в свои мысли, что совершенно позабыл о присутствии Жозефа. Виктор всю ночь промучился, пытаясь вспомнить автора таинственных строк. Вчера они еще представляли из себя какой-то козырь, но сегодня в продажу поступил свежий номер «Пасс-парту», и теперь ни о каком преимуществе не могло быть и речи. Виктора злило, что он не сумел разгадать загадку.
— «И разделась моя госпожа догола…»
Жозеф, который пролистывал десятитомник «Мемуаров» Казановы, шумно высморкался.
— Я уже книг пятьдесят просмотрел! До зари сидел. Дождался, пока матушка уснет, а потом встал и всю ночь рылся на книжных полках — а они у меня от пола до потолка. Ничего не нашел, только насморк подхватил.
— Да тихо вы! Не мешайте сосредоточиться. «И разделась моя госпожа догола, все сняла, не сняла лишь своих украшений…»
— «Одалиской на вид мавританской была, и не мог избежать я таких искушений», — раздалось сверху.
— Кэндзи! Вы знаете, кто это написал?
— Это что, новая викторина? И каков приз? — спросил Кэндзи, спускаясь с невозмутимым видом.
Он уселся за стол и принялся как ни в чем не бывало раскладывать карточки. Жозеф не сводил с него восхищенного взгляда.
— Ну и голова у вас, мсье Мори!
— Ну же, кто автор? — не выдержал Виктор.
— Бодлер, «Цветы зла». Не понимаю, как вы сами до этого не додумались. Стихотворение называется «Украшенья» и вошло не во все сборники. Оно попало в список произведений, осужденных в 1857 году цензурой, и появилось только в полулегальном издании «Обломки» 1866 года.
— А вот это откуда: «Моя милая царица в Приюте, как самое презренное из всех созданий»? — прочитал Жозеф текст первого послания.
— Увы, всего я знать не могу, — сказал Кэндзи и поспешил навстречу старику-посыльному, который вытаскивал из своей бездонной сумки книги в сафьяновых переплетах.
Жозеф отвел Виктора в сторонку, к бюсту Мольера.
— Мсье Легри, ну а вы, вы знаете, что значит «Моя милая царица в Приюте»?
— Нет, — с раздражением ответил Виктор.
— Мсье Легри, ведь преступник не хочет, чтобы его поймали, почему же он тогда оставляет на месте преступления записки с двумя строками из Бодлера и непонятным текстом, подписанные, по всей видимости, вымышленным именем?
— Не знаю. Но по всему видно, что мы имеем дело с человеком образованным…
— Может, это женщина?
— …и он явно выбрал эти строки неспроста. Во-первых, стихотворение называется «Украшенья». Во-вторых: «Все сняла, не сняла лишь своих украшений»… Минуточку! — Виктор достал подобранную в гримерке певицы карточку и прочел:
Шлю эти рубиновые розы золотой девочке, баронессе де Сен-Меслен в память о Лионе и былых моментах счастья.