Роковой перекрёсток
Шрифт:
— Клэр де Шандене… — Кэндзи бросил отчаянный взгляд на Жозефа, и тот поспешил на выручку:
— Я как раз на днях проверял, что у нас есть на складе, и отложил эти книги в сторонку. Сейчас я за ними схожу.
У Кэндзи вырвался вздох облегчения, и он благодарно улыбнулся Жозефу.
Рафаэль де Гувелин тем временем со скучающим видом подошла к Виктору.
— Мсье Легри, — проговорила она, не разжимая губ, — скажите, у вас часом не найдется экземпляра книги «Там, внизу»? Я, знаете ли, люблю быть в курсе событий, а об этом романе последнее время все говорят. Да, и захватите заодно «Нана» и «Добычу». Заверните их, пожалуйста, чтобы Олимпия не видела, — прибавила она вполголоса, кивая на графиню де Салиньяк. — Ах, да, чуть не забыла: я хотела еще «Мадам Бовари» Флобера и «Сестер Ватар» [67] — мне говорили, что это очень интересный нравоописательный роман… ну, вы понимаете, о чем я.
67
Роман Карла-Жориса Гюисманса (1848–1907), вышедший в 1879 г.
— Прекрасно понимаю, мадам де Гувелин.
— В том, что касается нашумевших историй, у нас с вами вкусы совпадают, не правда ли, мсье Легри? — многозначительно добавила она и вернулась к подруге — та рассматривала принесенные Жозефом книги.
— Доставьте все это мне на дом, — распорядилась графиня де Салиньяк. — Клэр де Шандене слишком рано нас покинула. Католическая литература лишилась в ее лице одной из самых ревностных подвижниц.
— Да-да! — подхватила Рафаэль де Гувелин. — Я без ума от ее целомудренных и сентиментальных книг, в них нет грубости, которая так свойственна писателям-мужчинам. Знаете, мсье Мори, я, пожалуй, куплю «Тернистый путь» и «Великолепную Валь-Режи» — коротать длинные зимние вечера. Было бы прекрасно, если бы эти книги оказались у вас в нескольких экземплярах. Я бы тогда купила их не только для себя, но и для Матильды де Флавиньоль и ее подруги Хельги Беккер — они, бедняжки, еще не оправились после той злосчастной велосипедной аварии.
21 декабря, понедельник
— Я раздобыла газету, мадам Пиньо! Ух, и повезло же мне. Их просто из рук рвут! — кричала мадам Баллю, размахивая свежим номером «Пасс-парту». — Да вы что, совсем ума лишились? У вас коленка распухла до размеров страусиного яйца, а вы встали из постели! Доктор Рейно устроит вам головомойку, а мне попадет от вашего сына. Что с вами? Вам плохо?
— Милая моя мадам Баллю, у меня в колене так и стреляет, туда будто кто петард насовал.
— Немедленно в тепло, под одеяло, и пока не выпьете успокоительное, ничего я вам читать не буду. Вы помните, на чем все кончилось в прошлый раз?
— Да, баронесса де Сен-Пруцент приехала умолять доктора Рамбюто не волновать ее несчастного мужа — с ним ведь может случиться припадок прямо в гостиной.
— Марш-марш в кровать! Ложитесь поудобнее, вот так, хорошо. Сейчас я принесу вам соку, сяду рядышком и начну читать с окончания предыдущей части — уж очень хорошо написано:
Доктор Рамбюто степенно кивал. Такая очаровательная хрупкая женщина — и такой неудачный брак… Она достойна лучшей доли…
— Совсем как я, — всхлипнула мадам Баллю, прерывая чтение, — я тоже ничем не заслужила, чтобы мой Баллю так рано отправился на небеса, потому что…
— Читайте же!
— Хорошо, хорошо.
Феликс Шарентон начал терять терпение. Диванчик оказался неудобным, и у него уже затекли ноги. Он встал и принялся мерить шагами гостиную, поглядывая на часы.
— Что-то семейный совет затягивается. Эдак я тут до вечера проторчу, — пробормотал он. — Ах, с каким удовольствием я бы выкурил сейчас сигару…
— Вот это он точно подметил! Ну точь-в-точь как мой Баллю. Если он долго читал газету, тут уж непременно…
— Да читайте же вы дальше!
— Ну, вы-то уж точно не из терпеливых!
Шарентон осторожно приоткрыл дверь и столкнулся нос к носу с человеком, который как-то странно к нему приглядывался. На груди незнакомца красовался орден Почетного легиона, и ювелир решил, что перед ним сам барон де Сен-Пруцент, которому, видимо, стало лучше.
— Вам понравились украшения? — спросил он.
— Конечно, друг мой, конечно.
— И какой же гарнитур вы выбрали? Тот, что с рубинами? Или тот, что с изумрудами? А то уже, знаете ли, поздно, я проголодался.
— Узнаю моего Жозефа! Он любит поесть, — вставила мадам Пиньо.
Мадам Баллю кивнула и продолжила:
Человек с орденом Почетного легиона смотрел куда-то за спину Феликсу Шарентону. Тот обернулся и увидел, как из потайной двери появился здоровенный детина в белом.
— Украшения! Где мои украшения? — вскричал Шарентон.
Детина в белом схватил его, он попытался вырваться, но страх парализовал его.
— Боже правый! Да вы спятили! Отпустите меня! Спасите! На помощь! Грабят!
Этих криков доктору Рамбюто было достаточно, чтобы прописать новому пациенту самое радикальное лечение.
— В душ его, — приказал он санитару.
— Продолжение следует… Ну вот! — вздохнула мадам Баллю. — Придется теперь ждать до завтра, чтобы узнать, что там было дальше. А вы не знаете, мадам Пиньо, это правда, что человек, с которого писали Феликса Шарентона, в конце концов все-таки спятил. Оно и понятно: столько натерпелся, бедолага. Мало того, что обобрали до нитки, так еще и в сумасшедший дом заперли. Ничего удивительного, от холодного душа у кого хочешь крыша поедет!..
— Что за странный запах? — перебила ее Эфросинья Пиньо. — Вы не чувствуете?
На пороге появился странного вида долговязый субъект с миской в руках.
— Прошу прощения, это вы мадам Пиньо?
— Да, это я. Что вам угодно? Вообще-то перед тем, как войти, принято стучать.
— Меня прислал ваш сын. Я зашел к нему в книжную лавку поговорить о деле, из-за которого погиб мой родственник Базиль Попеш, и узнал, что у вас суставы болят… Ну, и сразу побежал за Пульхерией.
— Это еще кто?
— Моя коза — у нее вот-вот родится маленький, вот я и кормлю ее розмарином, поэтому ее молоко полезно больным ревматизмом. Я принес вам его, надо выпить все до последней капельки. Будете пить ее молоко каждый день, глядишь, через месяц-другой и встанете на ноги.
— Я тоже хочу такого молока! — заявила мадам Баллю.
Чтобы не обижать Жермену, Виктор решил пообедать вместе с Айрис и Кэндзи и заставил себя наскоро проглотить порцию гусиных потрохов с пюре из репы. Разговор вертелся вокруг утренней выручки и внезапного похолодания — эти темы были гораздо безопаснее, чем недавнее воссоединение семьи. Потом Виктор распрощался и ушел.
Таша отложила кисть и придирчиво посмотрела на почти оконченную копию «Спасения Моисея» Николя Пуссена. Недавно Виктор познакомил ее с братьями Натансонами, и вместе с ними она попала на дебютную выставку молодого художника Эдуара Вюйара в «Ревю бланш». А тот, в свою очередь, представил ее художнику из Бордо Одилону Редону — Таша всегда восхищалась его самобытным творчеством и с удовольствием выслушала его советы. Редон считал, что искусство призвано отражать подсознательное и художник должен стремиться передать свой внутренний мир и подчинить этому логику видимого мира. Под влиянием Редона Таша отошла от импрессионизма, который, по его мнению, лишь фиксирует впечатления художника, и занялась изучением творчества великих мастеров прошлого, таких как Энгр, Делакруа, Постав Моро и Дега. А когда Таша в очередной раз зашла в Лувр, она вдруг ощутила суровое обаяние полотен Пуссена.