Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
– Цыц, баба-дура!
– фыркал боярин Щепан.
– Твоё дело - молчать и мужа слушаться!.. А ты, сын, - поворачивался он к старшему сыну Илье, - отцовские слова попомни - бояре, они есть корень и пуп земли Русской. На боярстве искони держалась наша земля. У кого вотчины? У боярина да князя. У кого смерды, у кого казна? У бояр. Кто в совете думу думает? Бояре. Возле князя кто стоит? Опять же - бояре! Не будет бояр - кем будет править князь? Смердами неотёсанными? Холопами своими да дружиной? А много ли возьмёшь с холопа - только подати. Думать холоп не умеет! Бона, в Новугороде, бояре сами себе князя ищут - который люб да в боярской воле ходит. А Галич чем хуже? Небось, град не малый и тоже торговый! И видал, как мы ловко с Владимиром сладили? Похотели - и согнали. А похотим - обратно примем!
Слушая отца, Илья жадно поедал его глазами. Скоро, совсем скоро ему заступать отцово место в думной палате. И тогда слова Щепана Хотянича не пропадут даром.
2
Тягучие удары медного била, которым обычно сзывали народ в божий храм, а ныне поднимали на вече, сливались с шумом долгого весеннего дождя. Поливало с вечера, всю ночь, не перестало и утром. Город был серый, скучный, по деревянным плашкам мостовой бежали мутные ручейки, в низинах собрались грязные лужи, по которым шлёпали сапогами и чёботами мастеровые, монахи, возчики, лодейники, кузнецы, купцы с подручными, вой и прочий люд. Среди мокрых, а потому казавшихся одинаковыми сермяг и полушубков иногда мелькали цветные убрусы женщин. Но, опасаясь дождя, многие из них оставались дома, хотя всем не терпелось узнать, из-за чего шум.
На вечевой площади, на которую выходили владычный двор, хоромы самых именитых бояр - Щепана Хотянича, Володислава Витовича и Володислава Кормиличича, - а также соборы Успенья Богородицы и Рождества, высился вечевой помост. Доски его намокли и набухли. Окружившие помост княжеские дружинники тоже успели намокнуть и мрачно озирались по сторонам.
Собираясь вместе, люди ёжились, поминутно отряхивались, как псы, толкались локтями.
– Эй, почто вече призвали?
– спрашивали они друг у друга.
– Аль приключилось чего?
Князь-то новый, вишь, поход затеял! На угров!
– отвечали любопытным.
– Эвон! А чего мы у угров забыли?
– Так мы-то ничего, а князю неймётся! Его город, слышь-ко, переманил, когда Владимир-князь убег, чтоб Галичу без головы не оставаться. Вот он на радостях и похотел воевать отправиться!
– Ой!
– вскрикнула какая-то молодка, что пробралась на вече вслед за мужем.
– Никак, война? Ой, лишенько! Ой, горюшко-то какое!
– заголосила она.
– Замолкни!
– пробовал остудить её муж, отцепляя от зипуна её судорожно сомкнувшиеся пальцы.
– Неча меня прежде времени хоронить! Авось, не будет никакой войны!
– Не будет войны, ежели мы сами того не похотим!
– подхватил вертлявый, словно скоморох, мужик.
– Как крикнем князю - не хотим, мол!
– так и уберётся не солоно хлебавши. А захочет воевать - пущай сам и воюет, со своей дружиной. У нас свои головы на плечах есть!
– Верно, верно сказано, - подхватили мужики.
– Голова у кажного одна и терять её зазря неохота!
Вертлявый мужик не зря трепал языком, не зря ещё долго повторял на все лады, что Галич - сам себе голова и князь ему не указ. Были кроме него в толпе и другие болтуны. Хорошо платили им бояре - Игнат Родивоныч, Щепан Хотянич, Володислав Кормиличич и другие. Сновали они в толпе, кому на ухо шептали, кого тормошили и небылицами стращали, а когда надо первыми начинали орать то, о чём заранее уговорились с боярами. И галичане подхватывали случайно вырвавшийся крик.
Сейчас, на дожде, в холоде, многим хотелось домой, в тепло, к оставленным делам, а потому, когда к помосту наконец пробились бояре и среди них - князь Роман, толпа уже гудела и тут и там раздавались выкрики.
Роман первым шагнул к краю помоста, вскинул руку, требуя тишины и, не дождавшись, начал говорить, надсаживаясь и стараясь перекричать шум дождя и недовольный гул толпы. Но едва прозвучали первые слова «угры», «войско», «поход», как сперва из задних рядов, а потом всё ближе и ближе послышались крики:
– Не хотим!
– Не хотим похода!
– Не на-адобно!
Крики нарастали. В общем шуме тонули отдельные, явно крамольные, вопли:
– Сам поди, коль неймётся!
– Головами нашими угорские дороги мостить? Неча!
– Хватит! С ляхами уже повоевали!
– Один иди на угров!
– Не надобе!
– Вы что?
– Роман рванулся к толпе, вскинув руки.
– Люд галицкий! Аль я не князь вам?
– Кня-азь! Князь!
– отозвалось из толпы.
– Вы меня звали, чтоб я за вас в походы ходил…
– Вот ты заместо нас и сходи на угров, - выкрикнул кто-то пронзительно.
– А мы заместо тебя сладкие меды попьём!
Вокруг засмеялись. Роман вспыхнул, двинул бровью - и несколько дружинников конями надвинулись в ту сторону, где слышался противный крик. Но толпа сомкнула ряды. Кони чавкали копытами по грязи, поскальзывались на мокрых досках, не слушались повода. Молодой дружинник, только-только ставший под стяг Романа, не сдержавшись, выхватил плеть и принялся хлестать людей.
Толпа отпрянула. Кто-то закричал, кто-то, поскользнувшись, упал.
– Уби-или!
– повис пронзительный бабий визг. Толпа колыхнулась, как море. Серая стена дождя, чавкающая грязь сделали всех одинаковыми, и единой стеной люди под рвущиеся из задних рядов крики надвинулись на дружинников.
Роман стремительно обернулся на бояр. Те стояли позади на вечевом помосте, нахохлившиеся, уткнув мокрые бороды в высокие воротники, из-под которых поблескивали острые иголочки глаз. Расправив плечи, гордые, осанистые, стояли прямо, только Володислав Кормиличич и Фома Тудорыч. Стояли так, словно это их не касалось, но во взглядах читалось злорадство.
Роман сжал кулаки. Голова туманилась. Тело сотрясала мелкая дрожь гнева и ненависти.
– Вот это как?
– вскрикнул он.
– В-вот ч-что вы… Ах вы… Псы! Смердячие! Да я вас… Да за такое! Не только я!.. Да чтобы и… Сгноить мало… Супротив княжьей власти… супротив всего! Д-д-да вы…
– Нелепие молвишь, княже, - поджал губы Володислав Кормиличич, - то не наша воля - то воля Галича! Не люб ты ему, как видно.
– Н-не люб? Я? Галичу? Н-не люб? Но ведь он сам…
– Тебя мы звали, князь!
– подал голос Игнат Родивоныч.
– Дабы иметь князя, коий будет наши вольности блюсти. Ты же городу не люб. А мы городу слуги верные. Как Галич порешит, так и будет!