Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
Запрокинув голову и прикрыв глаза, как соловей, молодой гусляр высоким голосом выводил наскоро переделанную старину:
А как шёл от Цареграда Олег, да повстречался ему стар-старичин. А и зачал тут Олег его выспрашивать, зачал старичину о своём пытать: «Уж поведай ты мне, стар-старичин, сколько времени на свете проживу, сколь деяний переделаю, да каких врагов сумею укротить. А поведай ты мне, стар-старичин, как случится буйну голову сложить, да скажи, какою смертью я умру». Отвечает ему стар-старичин: «Всем ты, Олег-князь, велик да удал. Уж ты ворогов своих укротил, ты прогнал их да за горы за Рипейские, да за море да Хвалынское, во Почай-реке ты их утопил, по себе оставил память-то добру. Ай, да только уж не долго тебе жить. Уж придётся тебе голову сложить да не в полюшке во чистом-от, не на мягкой на перинушке. Сторожит тебя злодейка-судьба - примешь смерть ты от яда от змеиного, а тот яд-то принесёт верный друг, верный друг да твой борзой соловый конь…»– Эй, стой! Гусляр!
– вскрикнул, выпрямившись, Олег и пристукнул по столу чашей.
– Ты про кого это поешь?
Молодой гусляр спокойно положил пальцы на струны, хлопнул глазами.
– Старина сия сложена во времена отчич и дедич про витязя славного, Олега Вещего, - ответил он.
– Олега?
– Молодой князь привстал.
– Вещего?.. Во-он!
– вдруг заорал он, размахиваясь.
Гусляр вскочил, шарахнулся в сторону, и чаша, брызгая вином, пролетела мимо.
– Вон! Пошли прочь!
– кричал Олег.
На крик вбежали дружинники, поняв всё без слов, взашей вытолкали гусляров и скоморохов.
– В поруб их! В порубе сгноить за речи крамольные!
– кричал вдогонку Олег.
Когда за гуслярами захлопнулась дверь, он зло фыркнул и пристукнул кулаком по столу.
– Будя на меня крамолу ковать, - выдохнул он.
– От яда я умру? Вот повелю самим певцам отравы поднести -поглядим, чья правда.
– Он окинул притихших бояр взглядом и снова фыркнул, уже успокаиваясь: - Да и кто мне здесь решится яду поднести?
– Никто, батюшка-князь! Вот те крест - и в мыслях такого нет!
– разом загомонили бояре.
– Да мы за тебя сами готовы чашу смертную испить! Да только прикажи, надёжа-князь! Животы не пощадим! Живи сто лет! Слава Олегу Ярославичу! Слава!
Чашник проворно подал Олегу новую чашу, плеснул хмельного мёда. Бояре, вскочив, на разные голоса орали здравицу. Олег глядел на них влажными от гордости глазами, потом поднёс чашу к губам и медленно, по глотку, осушил её до капли.
Наутро он пробудился с больной головой. Смутно помнилось, как пили - за жизнь, за здоровье, за упокой души его матери, Настасьи-поповны, за его отца, многомудрого Ярослава Владимирковича и снова за молодого князя. Потом кто-то из бояр намекнул о его женитьбе на его дочери - пьяный Олег согласился - и они пили опять, уже за жениха и невесту, за родителей невесты и за будущую семью. Потом на радостях Олег раздавал боярам угодья - и поднимал чашу за каждого, кто благодарил за милости. А что было потом и как он оказался в своей ложнице, Олег уже не помнил.
Молодой князь застонал, приподнимаясь на локте. В голове плавал туман, в животе была тяжесть. Попытавшись выпрямиться, Олег покачнулся и едва не заплакал.
– О-ох… Эй! Кто там!
– позвал он слабым от жалости к себе голосом.
За дверью заворочались - заглянул постельничий:
– Аль пробудился, князюшка?
– Мишка, - Олег с трудом выпрямился. Постельничий проворно подбежал, подставил плечо.
– Мишка, худо мне… Ой, худо…
– Знамо дело, князюшка, - постельничий ловкими прохладными пальцами расстегнул пуговку на рубахе, усадил Олега ровнее, спустив князю ноги с постели.
– Знатно погуляли вчерась с боярами! Знатный был пир!
– Не трещи, - поморщился Олег.
– Голова болит.
– А мы подлечим сейчас головку-то, - закивал Мишка.
– Медку нацедим, да не простого медку - с травками целебными. Глоточек выпьешь - всё как рукой снимет!
– Ещё мёду?
– едва не заплакал Олег.
– Нет!
– Так то медок-то особенный! Целебный! Не сумлевайся, князюшка! Выпьешь - как рукой всё снимет!
Кланяясь, Мишка исчез за дверью, но вскоре воротился, неся на вытянутых руках полную мёду чашу. Напряжённое лицо его было бледно, губы судорожно сжаты, глаза не отрывались от тёмной, слабо колышущейся поверхности.
– Испей, князюшка, - постельничий низко поклонился Олегу.
– Подлечись.
Опустив руки, окаменев от волнения, он смотрел, как молодой князь подносит чашу к губам.
– Горький какой-то, - поморщился тот.
– Так с травками целебными!
– спохватился Мишка.
– Нарочно для князюшки варил, старался. Тут и от головы, и нутро прочищает, и силы вливает, и сон крепкий даёт. Испей, князюшка.
– Ну, ежели от головы помогает, - вздохнул Олег и снова поднёс чашу к губам.
Постельничий, затаив дыхание, наблюдал, как молодой князь выпил всё до капли, а потом, забрав пустую чашу, пятясь и что-то бормоча, ушёл. Притворив за собой дверь, постельничий шумно вздохнул и без сил привалился к стене, утирая лоб трясущейся рукой.
Через два дня, промаявшись животом, Олег Ярославич, «Настасьич», умер. В чаше, которую подал ему постельничий, была отрава. Постельничьего Мишку, которьш и поднёс ему мёд, так и не нашли. А в тот же час, когда пропел над телом умершего князя отходную молитву патриарх, со двора боярина Рогволода умчался во Владимир-Волынский гонец - повёз грамотку князю Роману Мстиславичу.
3
Расправив плечи и намертво стиснув крепкими руками резные подлокотники стольца, сидел Роман Мстиславич волынский перед галицкими послами. Сидел как каменный, хотя больше всего на свете ему хотелось кричать от радости, а пуще того - прянуть на коня и скакать, скакать в Галич. Умер Олег Ярославич, пропал куда-то брат его Владимир, и своенравные бояре решили поклониться ему - и как сильному соседу, и как сыну и внуку великих князей киевских, и как отцу юной княжны Феодоры, которую выдавали замуж за малолетнего Василька Владимировича. Сбылось давно мечтанное, в добрую почву попали семена, посеянные его доверенными людьми. Вот они стоят - Сбыгнев Константинич, Захарий Незваныч да Игнат Родивоныч. За их спинами, ссутулившись, пошире расставив ноги и только что не уперев руки в бока, стоят купцы галицкие - все именитые да богатые люди.