Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
Поздняя осень - самая пора для заготовки леса. Набравшее соков дерево уже успокоилось, и мужики, отправлявшиеся валить лес, не боялись потревожить древесные души. Вырубая леса, всегда просили у деревьев прощения, оставляли на пеньках корочки хлеба, приходя на новую делянку, просили позволения у Лешего, приносили ему жертвы. Тёмный жил здесь народ - на Пасху христосовался, перед Рождеством постился, кресты носил и церковь посещал, а сам почитал старых богов и нечистую да неведомую силу привечал. Боярин Исаакий тому не препятствовал - хоть черту пущай кладут требы, лишь бы не переводились леса, лишь бы не оскудела мошна. О маловерии своих холопов заботился по-своему - каждый десятый круг воска жертвовал церкви на свечи, и когда подновляли Христорождественский собор в Визне, отправил строителям лучший лес.
Беда пришла неожиданно. Дожди наконец-то перестали, похолодало, в воздухе закружились первые белые мухи, садясь и растворяясь в лужах, когда в усадьбу ворвался холоп на худо заморённой лошадёнке. Был он в одной рубахе распояской, волосы всклокочены, глаза дико блуждают.
– Беда! Беда, братцы!
– закричал он, осаживая лошадку у ворот.
– Ятвяги идут!
– Брешешь?
– насторожился воротник.
– Истинный крест, - мужик покачнулся на конской спине.
– Заречье пожгли, Выселки тож… Сюды идут!
– Погодь-погодь, - засуетился воротник, распахивая створки.
– Боярину доложить надобно…
Не в первый раз приходили на русскую землю ятвяги, но прежде наведывались они малыми ватагами. Где борти позорят, где стадо коров угонят, где селян попугают. Иногда нападали на купеческие караваны, шедшие без должной охраны. В такие дни мог пострадать от них случайный путник, но, напакостив, ватажники спешили укрыться в своих диких лесах, а когда слух доходил до Визны и посадник сажал людей на коня, их уже простывал и след.
Холоп въехал на подворье, сполз со спины своей кобылы. Воротник сбегал доложился, и на крыльце показался боярин Исаакий:
– Ятвязи, молвишь?
– Истинно так, батюшка-боярин, - холоп опустился коленями в лужу у крыльца.
– Мы дымы у Заречья увидели, так поспешили баб с чадами в лесу схоронить, а сами к Выселкам подались. Приходим, а тамо уж всё горит. Наши кто с ними схватился, а кто утёк семьи спасать. Уходи, батюшка! Не ровен час, нагрянут, поганые…
Исаакий Захарьич вскинул голову. С двух сторон вокруг усадьбы теснились леса, с третьей подступала река, с четвёртой раскинулись поля, на которых стояли две деревеньки боярина. Выселки и Заречье были другими двумя…
Прищурившись, он впился взглядом в тёмно-серое облако, необычно низко висевшее над лесом. Рука сама поползла вверх ко лбу, потом опустилась на живот, слагая крестное знамение.
– Господи Боже, - прошептал он, - никак, Боровки горят?
Боровки были пятой его деревней, мужики которой платили оброк строевым лесом и бортничеством. Находились они ближе всех - ближе только Поречье, большая деревня в двадцать дворов, на околице которой и стояла усадьба.
Оборотистый ум Исаакия Захарьича мигом подсказал, что делать.
– Забава!
– закричал он, распахивая двери в дом.
– А ну, живо кличь девок! Собирайся!.. Коней!
– заорал он на конюхов.
– Коней в возок запрягай! Да лучших! Да не жалеть! А вы, ребятушки, - крикнул он остальным холопам, - к скотнице бежите! Хватайте добро, да в яму!
Была укромная похоронка у боярина Исаакия - на огородах, где сваливали отбросы, вырыта была яма. Прикрывали её прелой ботвой с огородов, всякой ветошью и хламом - с трёх шагов не отличишь от кучи мусора. Туда и повелел он сносить мешки с зерном, кади мёда, связки мехов и золотые круги воска. Поставив тиуна следить, чтобы всё исполнили правильно, Исаакий Захарьич бросился в дом.
Вдовая сестра боярина Забава Захарьевна, жившая у брата после смерти мужа и замужества единственной дочери, расшумелась на весь дом, гоняя девок. Её хрипловатый спокойный голос долетал из дальних покоев:
– Куда ларь волочишь? Кидай его! Иконы давай! Да ларчик мой принеси, киевской… Шубы плотнее сворачивайте! Плотнее!
На подворье боярские отроки спешно седлали коней, поправляли оружие и брони. Холопы кидали в два возка лари с боярским добром и связки мехов.
– Чего копошитесь?
– ворвался в терем Исаакий Захарьич.
– Да добро-то, батюшка! Добро-то жаль!
– ответствовала боярыня.
– Как же кинуть нехристям-то?
– Да перестань голосить, Забава Захарьевна!
– не выдержал он.
– Да садись в возок!
Ключница Мария на вытянутых руках вынесла иконы, завёрнутые в расшитый убрус. В руках боярыни был ларец с её колтами [46] , бусами, перстеньками. Проходя мимо перепуганных, зарёванных холопок, она приостановилась. В доме оставалось несколько ларей и сундуков с добром, много утвари, кое-какие забытые в суматохе мелочи.
46
Колт - древнерусское женское украшение - полая привеска, часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью; парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.
– Не стойте столбами у дороги, - приказала Забава Захарьевна девкам.
– Бежите в Поречье, схоронитесь тамо!
– Матушка! Матушка, оборони!
– заголосили девки.
– Спаси и помилуй, заступница!
Сам боярин Исаакий уже был на коне. Забава Захарьевна с двумя своими девками угнездивалась в своём возке. Дворовая девка, Милка, уже приподнимала меховую полсть.
– Тро-огай!
– махнул рукой боярин Исаакий. Лошади налегли, и поезд в три воза выкатился за ворота. Боярин и отроки скакали по бокам.
В Поречье уже началась суета. Мужики прятали на задах зерно, бабы увязывали в кули добро, спешили к лесу. На боярский возок почти не оборачивались, только двое-трое подняли головы, да кто-то плюнул в сердцах: «На поток и разграбление бросает боярин!» Над лесом поднимались дымы.
За околицей дорога была совсем раскисшей. Падающий хлопьями снег тонул в лужах. Колеса вязли по ступицу, кони с чавканьем вырывали копыта из жирной ржавой грязи. Разогнавшись по деревне на рысях, через пару вёрст перешли на неровный шаг. Холопы, черно ругаясь, хлестали коней. Те дёргали возки, спотыкались. Отроки кружились рядом.