Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
– Здрав будь, князь Роман Мстиславич, - промолвил он дрогнувшим голосом.
– Рад видеть тебя в добром здравии и готов тебе служить.
– Готов ли?
– хриплым голосом промолвил Роман. По всему было видать, что он ещё не оправился после недуга и сидеть прямо ему трудно. В голосе больше не было былой силы, морщины глубоко прорезали скулы.
– Всегда готов. Что ни прикажи - всё исполню!
– Тогда вот что. Возьми, - Роман с усилием повернул голову, указывая боярину взглядом на небольшую дверцу сбоку. Твердята подошёл, толкнул её и обнаружил там дьяка. Испуганный, словно его застигли на месте преступления, тот протянул боярину грамоты и отступил назад.
– Возьми, - повторил Роман, когда за дьяком закрылась дверь, - грамоты сии. То послание моё к тестю моему Рюрику Ростиславичу киевскому. Свезёшь их да передашь с поклоном и честью. На словах передашь, что прошу я, - Роман вдруг запнулся, опустил голову. Твердята подался вперёд, с испугом подумав, что князю дурно, но остоялся, услышав надтреснутый недовольный голос Романа: - Скажешь, что прошу я простить меня…
Через силу выдавливал из себя слова Роман. То ли рана так ослабила его дух, то ли сознание, что не выстоять ему в неравной борьбе против Рюрика и Всеволода. Больно было ему говорить, но не говорить было нельзя.
– А ещё, - сделав над собой усилие, продолжал он, отвезёшь поклон и дары митрополиту Никифору. Поклонись ему от меня да проси, чтоб заступился за меня перед Рюриком. Да честью проси!
– вскинул он заблестевшие глаза.
– Честью! Хошь день, хошь год там просиди, а без Рюрикова ответа не ворочайся! Иначе не сносить… г-головы!
Чтобы не видеть гнева, исказившего княжье лицо, Твердята Остромирич поклонился, прижимая грамоты к груди.
– Всё исполню, княже! Как повелишь, тако и сделаю, истово забормотал он.
Резким взмахом руки Роман отпустил боярина. Уже ходя, Твердята услышал последнее:
– Исполни, боярин. На тебя вся надежда! За порогом посла ждали дворский и ключник. Богатые дары митрополиту и великому князю уже были готовы. Десяток дружинников чистили коней и проверяли перед дальней дорогой оружие и броню.
Оставшись один, Роман долго сидел на стольце, морщась, растирал правое плечо левой рукой. Потом попробовал переменить ногу - тихо застонал.
– Эй,кто там?
Скрипнула боковая дверца. Вышли двое холопов и с ними Предслава. Холопы подхватили князя под руки, помогли сойти со стольца и повели в покой. Предслава спешила рядом, с мольбой искала Романов взгляд. Князь заметил её немую тревогу, скривился, обозначая улыбку:
– Сполнил я, как ты хотела.
Княгиня просияла и, когда холопы усадили князя на лежанку, удобнее устроив ногу, бросилась ему на шею, пылко целуя и ласкаясь.
Роман вяло отвечал на ласки жены. Не по душе ему пришёлся этот мир - вымолен он был неволей. Да и будет ли мир? Не придётся ли терпеть от тестя ещё большего унижения?
Ну, да ладно. Перемелется - мука будет. А он своё ещё возьмёт… И, подумав об этом, Роман так стиснул здоровой рукой стан Предславы, что она вскрикнула.
4
Не теряли времени бояре. Понимая, что князь может выздороветь, плели свои сети. Надёжных людей отправили в Бельз, в Луцк, к Ингварю Ярославичу, в Пересопницу, к Мстиславу Немому. Не забыли их братьев. Намекали, дескать, некрепко сидит князь Роман на своём столе, так не худо ли вам, князья, поискать себе лучшей доли. Напугали Романовых подручников. Те притихли в своих владениях, ожидая перемен. А тем временем завлекали заговорщики к себе новых сторонников.
По-разному подбирались к людям. Кому о родстве напомнишь, кому о споре об угодьях намекнёшь да и отдашь лесок над речкой, кого прельстишь златом-серебром, а кого и на испуг возьмёшь - дескать, помню, как говорил ты крамольные речи супротив князя. Шаталось волынское боярство. Ползли по углам слухи. Одни от них отмахивались, а другие прислушивались.
Боярин Остамир не жалел ничего. Через своих верных людей вызнал, что близким человеком после Польского похода стал у Романа Демьян, сын боярина Артемия Иваныча, да и пригласил обоих к себе. С дальним прицелом пригласил - подрастала у Остамира дочка Софьюшка. Как бы породниться им, повенчать своих детей? Демьян сидел за столом пунцовый от смущения. Отец не выбирал покамест ему невесты, парень жил вольной жизнью дружинника, а князева воина любая девка рада целовать будет. Видел он несколько раз Софью Остамировну, на Масленую даже на коне прокатил вдоль городской стены и тогда же поцеловал горящие от морозца и восторга девичьи щёчки. Но думал ли он, что на ней женит его отец?
Артемий Иваныч был не слишком богат. Не родом, не гривнами и угодьями - княжеской службой прославился он. Прадед его был попом, деда Ивана Поповичем в дружине Мстислава Изяславича величали. Женился Артемий на худородной, а сыну своему родовитую боярышню присмотрел. Хмелел от гордости старик, пил меды, похлопывал свата по плечу и послушно кивал на его речи.
Осторожен был боярин Остамир. Издалека начал крамольный разговор.
– Вот оженим детишек, дадим им приданое, заживут они счастливо, - мечтал он.
– Одна у меня Софьюшка, ничего за нею не пожалею. А род наш старый, ещё Изяславу Мстиславичу служили прадеды. На Киев с ним ходили, добывали богатство. И поныне там стоит моя усадьба - хошь, отдам за дочерью?
– Да на что нам дом в Киеве?
– удивился Артемий.
– Мы, чай, волынские!
– Э, сват! Земля, она везде хороша. Угодья у тебя на Волыни? Так угодья - дело наживное. Их князь жалует. Здесь потеряешь - там обретёшь. А в Киеве к великому князю поближе, да и чести поболее.
– Да почто нам отъезжать-то с Волыни?
– не понимал гость.
– Милостью княжьей род наш не обижен. Демьянка мой при князе. Сотню получил!
– Э, сват! Хвали день к вечеру, - усмехался Остамир.
– Князь Роман сотню твоему сыну пожаловал. А помысли вот о чём - что будет, коли не станет Романа?
– Это как так - «не будет»?
– ахнул Артемий Иваныч.
– А так. Аль вести до тебя не долетали? Аль не слыхал ты, что собирает великий князь Рюрик войско на Ольговичей? Аль не ведомо, что промежь ним и Романом вышло? Что, как скинут его князья? Куцы податься?
Ничего этого Демьян не слышал. Справедливо рассудив, что парню рано во взрослые разговоры встревать, его, ударив по рукам, спровадили из горницы, отправили к Софье в светлицу, чтоб молодые успели словом перед свадьбой перемолвиться.