Роман о Лондоне
Шрифт:
Ее трясет от этих слов, как и многих других иностранцев, оказавшихся в Лондоне. Как могут англичане так объяснять самоубийство? В последнее время она содрогается, когда слышит, как ее муж смеется надо всем. В ужасе просыпается по ночам. Боимся, как бы он не убил ее во сне.
Муж нежным шепотом начинает ее успокаивать — не надо этого бояться. Новиков, правда, убил жену, потом себя. Он не способен на это.
Все эти разговоры доводят до отчаяния его бедную жену. Она с тихой лаской начинает упрекать: зачем он обманывал ее целый год? Будто бы получит помощь от Общества польских офицеров. От Союза русских монархистов. От Союза английских женщин, основавших Клуб борцов за индивидуальную свободу. И еще от
— Я не обманывал тебя, Надя. Но пока я не оказался на улице как нищий, я многого не знал об этом городе. Теперь знаю. Все эти благотворительные общества всего лишь facade[4], как говорят французы.
Она начинает перечислять его заслуги и спрашивает:
— Неужели все это ничего не значит в Лондоне? И мыслимое ли дело, что ты больше года не можешь найти здесь никакую работу?
— Они все время обещают. Обещают. Голицыну дано обещание устроить всех нас. Вопрос в деньгах. В эпоху, в которую мы живем, деньги имеют силу солнца, такую силу, которую больше не имеют слезы. Все человеческое счастье заключено теперь в деньгах. Англичане превратили торговлю в религию. Когда в Лондоне интересуются, кто есть кто и кто чего стоит, то спрашивают: «How much is he worth?» — то есть: сколько у него в кармане? Сколько фунтов? А русская эмиграция ничего не стоит.
— Не может счастье заключаться в деньгах. Здесь тоже живые люди. И здесь бывают слезы.
— Деньги в Англии имеют силу молнии и грома, дарлинг. Теплоту весны. Англичане не виноваты в том, что мы им поверили на Азове. Поверили этой сказке о Лондоне. Все это было давно. Ты заметила, что здесь напоминает очертания виолончели? Или арфы? Графический знак фунта стерлинга! Здесь каждый с детства слышит звуки этой арфы. Мы им поверили, как деревенщина фокуснику на базаре!
— Но для чего им надо кормить нас разными сказками? Для чего они лгут? Мое Женское благотворительное общество вечно обещает помощь. Вечно они твердят, на каждом заседании: «Help, help, help», — счастье, мол, ждет нас за углом, а когда приходят в гости, незаметно оставляют банки с консервами или с супом. И то и дело тянут нас на разные заседания. Княгиня Багратион сказала мне, что вот-вот прибудет помощь из Америки.
— Им и правда надо время, Надюша, чтобы наладить все эти дела. А тебе надо спать, тебе надо отдохнуть. Ты голодная, ты устала. Нервы у тебя сдают.
— Для чего они нас обманывают? Для чего унижают?
— Они нас не обманывают. Офицер, который потерял отечество, — это рыба, выброшенная на песок. Англичане признают нашу славу. Преклоняются в нашем лице перед всем человечеством, подобно Достоевскому, который преклонялся перед проституткой. Они только не решили еще, в какую графу своей бухгалтерии вписать союзническую верность. Здесь, Надюша, каждый кассир, каждый бухгалтер ощущает себя равным Нельсону. Офицеров ценят одни только примитивные народы. Здесь ценят фунт стерлинга. А этого у нас нет. Все потоплено на Азове. Целый флот угнали в Африку. Что ты привезла с собой в Англию? Одну книгу. Пушкина. Даже серег у тебя нет. Серьги остались в Париже.
— Почему мы не остались в Португалии? Там и нищему светит солнце. В крайнем случае ты нашел бы там место швейцара. А здесь и этого нет. Ваш муж, говорят мне, аристократ. Он заслуживает лучшего. Надо ждать. Может, счастье уже близко. За углом. Почему вы не остались в Париже? На каждом шагу спрашивают меня про Париж. Где я научилась делать куклы, допытываются. В Париже? Это единственный город, который они признают.
Он смеется на это. Как будто ему и правда весело. И начинает что-то рассказывать, желая, видимо, развеселить
— Боже, какой вздор!
— Ничуть! Такие у них понятия. Париж всегда пользовался в Лондоне большим авторитетом. Об этом писал еще Шекспир. Я тут хочу иметь английский пудинг и английское мыло, которые так любил мой отец, они же предлагают мне какие-то раскрашенные пирожные и говорят, что они французские. У них все лучшее — французское. Единственное исключение делают они для хлеба, сравнивая его с венским.
— Мне тоже все хвастаются тут своими поездками в Париж. Мол, на лето они туда едут. И даже говорить со мной пытаются по-французски. Мадам разбирается во французском покрое! Скажите, ваши куклы сделаны по французским моделям? А когда узнают, что я русская, не желают на них и смотреть.
— Это понятно, для англичан и англичанок Париж город романтики. Тут они трудятся бок о бок по разным банкам, учреждениям, фабрикам, но как будто не замечают друг друга. Упаси боже иметь любовную интригу на работе. Это тут не принято. Среди сослуживцев никто романов не заводит. Здесь все исключительно чопорны. Если какая-нибудь парочка и встречается, то тайком, желательно в Париже. Они порознь пересекают пролив, делая вид, будто бы совсем не знакомы, и соединяются лишь, сойдя с поезда в Париже, в номере какого-нибудь скромного отеля. Тут уж англичанки дают себе волю: «Ах, как хорошо!» «How wonderful!»
— Какие глупости. Все это ваши выдумки.
— Вовсе нет. Это мне Ордынский рассказывал. Да и сами англичане. Дома сдержанность, приличествующая человеку хорошего воспитания. Зато уж когда вырвутся из Англии, тут у них разыгрывается темперамент. По воскресеньям. А в понедельник вернулись домой, и снова все забыто. Парочки расстаются заранее, на пароходе. Словно бы не знакомы. Все шито-крыто. Вернутся к себе, и точно ничего и не было. Поэтому они и рвутся в Париж.
Его жена не любила скабрезностей. Не верит она ему. Выдумки все это. Англичане лучшие мужья на свете. Верные в браке.
— Это правильно, только иногда эти пуритане теряют голову. То изнасилуют девочку. То проткнут ножом мальчишку. В газетах полно таких сообщений. Не могут они совладать со своим буйным темпераментом.
— Этот ужас невозможно понять. Допустим, какое-то животное нападает на девочку. Такое повсюду бывает на свете — но зачем потом убивать?
— По утверждению врачей, — это особый вид удовольствия.
Разговоры на эту низменную тему, в полуосвещенной комнате вызывают в ней отвращение и к людям, и к любви. Она встает, чтобы заменить огарок в подсвечнике, ежеминутно грозящий погаснуть. Но постепенно дремота одолевает ее, и она тихо шепчет тому, кто ей всех ближе:
— Это конец, конец… Вчера я не смогла продать ни одной куклы. Стоит мне только заикнуться о том, кто мы такие и как нам плохо, — они и видеть не желают моих кукол. Скоро из Германии прибудут прекрасные куклы. Война кончилась. Им не требуются куклы, сделанные перемещенными лицами.
— А почему тебе надо исповедоваться им? В прошлом веке русские эмигранты были тут салонными львами. В прошлом столетии русские строили для себя на французской Ривьере даже церкви с драгоценными украшениями, чтобы было где Богу помолиться, перед тем как отправиться в игорные дома Монте-Карло. Когда кто-то из русских играл в рулетку в Монте-Карло, молва об этом гремела, как русские пушки в Севастополе. Горы золота проигрывали. Мы, как и поляки, опоздали со своим приездом на сто лет.