Роман о Лондоне
Шрифт:
В веренице водоносов однажды оказался и иностранец, до той поры многим незнакомый. В каких-то потертых драгоценных мехах, не встречающихся в Англии, он стоял, ожидая своей очереди у водопроводной колонки. В руках у него были два бачка, похожих на канистры из-под бензина. Он молчал. Лицо его было печально. Взгляд блуждал где-то вдали, словно бы все, что его окружало, было лишь сном. По всей видимости, он обладал бесконечным терпением, и когда возле обледенелой колонки начиналась толчея, он, улыбаясь, всем уступал место. Таким образом делил он с людьми и доброе и дурное. Иногда предлагал поднести ведро. Он хорошо говорил по-английски, но с каким-то нездешним, мягким, мелодичным призвуком, так что слова становились порой непонятными, ибо у обитателей лондонских пригородов филологическое воображение
Здесь, под ярким светом пристанционных фонарей, люди наконец могли хорошенько его рассмотреть. Все приходили к выводу: он был высокий и хорошо сложен. Наполнив водой бачки, он, хотя был уже немолод, поднимал их с легкостью, словно игрушки. И только на ходу, когда ему надо было поменять руки, выяснялось, до чего он неловкий, и вечно с ним происходили разные смешные казусы. Больше всего не нравился окружающим его непостоянный нрав. То он замыкался в себе и не отвечал, когда его о чем-то спрашивали. А то вдруг начинал угрюмо поучать, как надо набирать воду из крана и поднимать ведра. И все это с презрительной усмешкой. Через несколько дней люди снова стали его избегать. Иной раз он проходил мимо поскользнувшихся на льду и упавших людей без всякого участия. Лицо у него было какое-то странное. Красивое и благородное, оно от этой его усмешки становилось холодным, как лед, и сразу же выдавало чужака. Жители Милл-Хилла хоть и не отличались особой красотой, зато у них были открытые и по большей части улыбчивые лица. А тут, на морозе, таская воду из станционной колонки, жители Милл-Хилла и вовсе развеселились. Дли них, обитателей лондонского пригорода, где почти не бывает никаких происшествий, прогулки за водой стали чем-то вроде увлекательного приключения. Они способствовали заключению нескольких новых браков и послужили поводом — скрытым от глаз — для нескольких семейных драм. (Подобно охоте на лисиц в среде английских аристократов.)
Однако для иностранца все это было лишь нудной и скучной обязанностью. В эти дни с лица его не сходило выражение тоскливой безнадежности. Снежинки садились на его лицо и дольше, чем на других, держались на нем, словно бы он заледенел. Не мехом своим и не сапогами больше всего отличался этот чужеземец от местных жителей. Он выделялся прежде всего своим лицом — с правильными чертами, с изогнутой линией ярко-розового рта, и особенно бородой, черной и совершенно непохожей на бороды местного населения. Впрочем, в то время бороды в Милл-Хилле носили только два моряка, приезжавшие в отпуск. Поражали и его глаза — большие, черные, точно в них сияли два раскаленных угля или два черных бриллианта. Бледный, с высоким лбом, он обладал благородной красотой русского северянина, которую портил лишь азиатский крючковатый нос, похожий на клюв хищной птицы.
Узнав, что среди них живет не поляк, а русский, один из моряков, проводивший отпуск дома, сказал, мол, он сразу узнал в нем азиата. А мясник, втыкая в сосиски маленькие флажочки с именами клиентов, на одном из них написал: Mr. Coss. Cossack означало: Казак. Клиенты эту надпись не видели и не знали о ней, но у продавцов каждый раз при раздаче товара она вызывала новый приступ смеха.
К жене иностранца здесь относились совсем по-другому. Куда бы она ни пришла: к мяснику за сосисками, к зеленщику за капустой — хотя и покупала она очень мало, — ей все подносили и подавали, как принцессе. Все ее обожали.
У чужеземца лицо было надменное, а местным жителям нужна была нежность, или kindness, по выражению англичан, чего они ждут поминутно от каждого. Как утешения в жизни, проявления доброты. (Хотя и знают, как глупо радоваться обещаниям, и что доброта эта показная.)
Одни только дети в Милл-Хилле были самого лучшего мнения об этом иностранце и любили его. Да и он с ними, что самое странное, был совсем другим. Они отлично понимали его английскую речь и утверждали, что он говорит прекрасно. Однажды он обнял в парке какого-то мальчишку, угостил конфеткой и повел с собой гулять. Старая дама, увидев его, привстала со скамьи и попросила его оставить ребенка в покое. Он был ей незнаком. (Такие
После переполоха из-за водопровода иностранка тоже стала предметом разговоров среди местных жителей. Едва завидев ее на железнодорожной станции с коробками, люди спешили к ней, предлагая свою помощь.
Теперь, когда прохожие все чаще видели ее в домашних нарядах, у дверей, дожидавшейся своего мужа с водой, прибавилось и разговоров о ее необыкновенной красоте. Она носила дома голубые обтянутые штаны, завезенные в Англию американскими солдатами. А ее волосы и мраморная красота средневековой королевы, точно бы увенчанной короной, поражала воображение как мужчин, так и женщин. Поражали и ее огромные зеленые ирландские глаза, редко встречающиеся в Англии.
Те, кому посчастливилось видеть ее в дверях с высоко поднятой свечой, которой она освещала путь своему мужу, говорили о ее роскошных полных руках и пленительных формах, не догадываясь, что у нее типичная фигура русских женщин. И тогда как лицо ее мужа выражало усталость от жизни, ее лицо светилось жаждой радости.
Мужчины из маленьких местечек возле Лондона, в том числе и неженатые, имеют редкую возможность видеть красавиц на театральных подмостках, зато все эти мелкие служащие, называемые «белыми воротничками», хотя бы раз в году, на рождественские праздники, посещают представления пантомимы. Для пантомимы отбираются особенные исполнительницы. Они должны олицетворять лесного царя Англии, разбойника Робин Гуда, любимого народного героя. Эту роль всегда играет женщина. И при этом непременно самой привлекательной внешности. В зал вместе с детьми на такие представления набиваются поэтому папаши, дядюшки и дедушки. Актриса, играющая Робин Гуда, появляется на сцене с голыми по самые бедра ногами, ее полуобнаженная грудь в средневековом шелковом корсаже подобна спелым плодам в корзине. Превыше всего публика ценит вид этих красавиц сзади. Бедные мужчины, им не доставались подобные женщины, и, разглядывая актрис, изображенных на открытках, они с вожделением причмокивают языком: «Вот это сучка!» «What a bitch!» На самом деле под этой их грубостью скрывается восторг. Таким образом они выражают восхищение красотой и прелестью, столь редко встречающейся в их жизни. Такая женщина стоит того, чтобы по ней сходили с ума, ради нее совершали безумства. Однако вслух ей, разумеется, ничего подобного не говорили, поэтому иностранка не подозревала о том, как к ней относится мужская половина Милл-Хилла.
Ее никто не понимал, с мужем она говорила по-французски и на каком-то неведомом языке. Иной раз казалось, что между ними происходит бурная размолвка, и тогда прохожие спешили поскорее пройти мимо, хотя для Англии супружеские ссоры дело привычное.
— Помните, Надя, того гвардейского офицера в холле отеля «Park Len», жена влепила ему две увесистые пощечины на глазах у всего света, а он стоял неподвижный и совершенно красный?
Это бормочет тот голос, который вплетается в наше повествование.
Если бы прохожие могли разобрать, что отвечает эта женщина в дверях, они бы сейчас же осознали, что супруги не ссорятся, а речь идет о бачках, о воде, о зиме и о любви. А поскольку сочинителям романов доступны все языки, я вам расскажу о том, чего не могли знать обитатели Милл-Хилла.
Подойдя к своему дому в этой зимней тишине, иностранец опускал бачки на снег, чтобы немного отдохнуть. Отдышаться. Дорога была скользкой, и всякий мужчина, если ему перевалило за пятьдесят, должен был почувствовать это. Он начинал размахивать руками, как моряк, телеграфирующий с корабля на корабль. С помощью азбуки Морзе.
В тот вечер жена крикнула ему по-русски со слезами в голосе:
— Я не могу больше видеть, как вы мучаетесь. Это так страшно! Эта зима никогда не кончится. И мы никогда больше не вернемся в Париж, никогда. Никогда не вырвемся из этого курятника. Это конец! Бросьте эти проклятые бачки. Я же вижу, как вам тяжело!
Остановившись, словно для того, чтобы услышать этот голос, эти фразы, которые уже слышал не раз, он стоял, посмеиваясь, над своими бачками, веселый и бодрый, каким его никогда еще не видели жители Милл-Хилла.