Роман О Придурках
Шрифт:
В тесной аспирантской каморке она нашла, наконец, свою золотую жилу.
Шкаф.
Забитый курсовыми и дипломными работами студентов за последние лет…дцать. Она потихоньку достает их, снимает ни микропленку, обрабатывает. Сложными кана-лами через систему тайников переправляет на родину, в туманный который Альбион.
По крайней мере на ближайшие лет двадцать она бес-проигрышно обеспечена информацией, а если учесть, что студенты народ невольно плодовитый и число их работ год от года растет, Наташе уже снится счастливая старость, не омраченная провалом и сорванными заданиями. Даже и попытаются раскрыть ее, накрыть или расшифровать — вряд ли даже в их придурошных органах найдется хоть один придурок,
А все мастерство матерого шпиона Натальи Чесалы-Скрудж заключается в том, как выдать своим шефам от-рывки из дипломов за секретные научные разработки; как убедить Центр в перспективности исследований, в которых самое большое исследование студента заключается в поис-ке аналогичной работы старших товарищей, с которой можно содрать максимум материала с приложением мини-мума собственных усилий. Не зря Наталья окончила в Рос-сии закостенелую советскую школу. Она быстро сделала спасительное открытие: в каждом студенческом дипломе есть обязательная глава с расчетами экономического эф-фекта от внедрения. И нет такого труда, где бы эффект не исчислялся суммами, приятными даже глазу развращенно-го богатством капиталиста. Потому почти на каждый от-правленный микрофильм с выдержками из названной гла-вы, она получала задание: "Агенту ПКЉ7. Форсировать работы по добыче дополнительных сведений в данном на-правлении исследований крупной группы ученых, замас-кированных под легендой вечно пьяных и голодных совет-ских студентов. Материал поставлен на контроль мини-стерством, вам присвоено очередное звание, награда не заставит себя ждать, готовьте дырку, а на ваш счет…"
Г Л А В А 6
НЕУЧТЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
НЕУЧТЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК
много лет тому назад
(необходимое лирическое отступление)
В излучине реки Юрюзань, пробивающей себе дорогу вдоль хребта Зигальга, спряталась заимка Рахима, лесного человека. Поселился он здесь без малого три десятка лет назад. Во время службы в армии участвовал в какой-то секретной операции на Тоцком полигоне. Шибко чего-то наглотался. Во избежание утечки информации его чем-то укололи. Или скушать дали. Стал Рахим тихим. Людей чурался, ел только то, что на земле или в земле растет. Пил воду из луж, все хотел, как в сказке, козленочком или теленочком стать. Знать, вода не той марки оказалась, не волшебной. Или кто спецьяльно назьму какого стороннего примешивал. Только не состоялось его превращение. А вот в психушку несколько раз забирали. Подержат маненько, покормят досыта, отмоют. Но все одно вскорости на бел свет выпустят. За тихость его и потому полную безвредность для устоявшейся власти.
Надоело как-то Рахиму насмешки да ухмылки земляков терпеть. Утрем в один день скорехонько собрался и незаметно в тайгу ушел. Насовсем. Как потерялся. Срубил избушку махонькую и стал жить внутри природы наедине с собой.
А потом, вскорости, лет, может, через двадцать лесного одиночества, народная власть вдруг подумала — а чего это неучтенный человек в его, в государственном стало быть, лесу задарма живет, бесплатно чистым воздухом дышит, и до сей поры не при деле? Взяло и присвоило ему титул лесника. Его лесной избушке звание кордона. И даже на карту тайги маленьким пятнышком оприходованное место жительства нарисовало. А еще закрепило четыре каких-то квадрата непроходимых лесных угодий. За что выделило списанную за древностью слепую кобылу, рацию без батарей, и стабильный лесничий оклад сухим хлебно-консервным пайком, пятью пачками махорки и полпудом
Так оказался Рахим при государственном деле. Стали к нему изредка люди разные заезжать. Кто по нужде личной, с его работой каким ни то боком связанной. Кто на охоту или рыбалку. А кто просто так, у костра посидеть, языком помолоть, уставшую душу от огня пообогреть.
Сегодня Фарит забрел, — худосочный пожилой башкирин с тремя остатними зубами в огороженном редкой щетиной рту.
Работает Фарит на карьере, то ли сторожем, то ли хозяйственным курьером; сутки через двое его график. На работе отоспится, а в законные выходные по лесу одиноко шарагатится, воздухом таежным дышит, дни свои на земле продлевает. Фарит с Рахимом вроде как сродственники. Свояки по несчастью. В 85-м Фарита на ликвидацию Чернобыльской аварии посылали. А потом на пенсию выкинули, по состоянию полного отсутствия здоровья. Вот он и пристроился на карьере, чтобы, значит, к маненькой пенсии приварок какой-никакой поиметь, с голодухи не околеть.
— Фарит поробил в энтих местах, Фарит тожь тута кажный камушек знает, — голой рукой ловко отправляет в костер выпавшую головешку. — Оне тута ямину копают к самому сердцу земли. А на кой, спрошу я тя, а? Не знаешь? То-та. Меня слушай. Я тебе все обскажу.
Рахиму что? Рахим слушает и молча кивает. Ему в глухом лесу всякая весть в новину, а живой человеческий голос в радость. Время от времени подносит к губам и старательно тянет из газетной самокрутки густой самосадошный дым. А потом выпускает его на волю и смотрит, как вкручиваются дымные струи в прозрачность воздуха и распадаются в нем до полного своего обесцвечивания.
— Кладбишше тут будет.
— Кладбище на такой глыбизне? — переспрашивает Рахим, но переспрашивает не за ради любопытства, а чтобы разговор поддержать. Не то обидится человек на твое молчание, подумает, не приведи бог, што неинтересное сказывают, и замкнется сам в себе. И чего? Цельными днями один-одиношенек, словом перемолвиться не с кем, и нате вам, доброму человеку уважения не оказал, ишшо и с им в молчанку поиграть удумал.
— Ну дыть.
— Там жа ж почти в километр ямина!
— Счас на восемьсот двадцатой отметке ковыряются.
— И ково тама хоронить будут? Хтинозавров?
— А ты мозгой пораскинь, ежли есть ишшо она, мозга.
— В такую ямину сколь людёв положить можно.
— Ну ты математик! Человек он что? На центер таких как мы с тобой, аккурат двое выйдет.
— Выйдет, — отдымив очередной порцией, запросто соглашается Рахим.
— А в тонне сколь, по-твоему?
— Дак… это… счас… — сощурив один глаз, то ли от едкого дыма, то ли для стимулирования мозговой работы, проговорил Рахим. — Тышшу на сто, да потом ишшо… два десятка выходит.
— Стомиллионную тонну породы когда добыли?
— Едрить его… — большие числа в уме Рахима вызывали чувство умиления.
— В энту ямину вся Азия с Китаем, Индией, Японией и остатними странами поместится, еще и нам с тобой места останется.
— Так для кого копают?
— Балда! Не допер? — пытается выдавить из себя смешок Фарит. Но некоторая недостаточность, а вернее почти полное отсутствие нужных для смеха зубов отзываются слабым кхекающим кашлем.
— А то ты сам допер! Робишь тута, в энтой ямине, вот и знаешь все.
— Чернобыль на куски разбирать будут и сюда сваливать.
— У тя завсегда так, чуть что, и сразу твой Чернобыль со всех дыр лезет. Прям как перестоявшее тесто из квашни.
— Я те точно говорю!
— Могильник?
— Ну да. Радиоактивных гадостёв.
— К нам под бок? Опять?
— А то куда? Тама у их Европа близко, немцев нервирует такое опасное суседство, вот оне и настояли, даже денег дали, чтобы, значит, мы енто дерьмо поглыбже в себя упрятали.
— Совсем тайга умрет.