Роман с физикой, или За всех отвечает любовь
Шрифт:
– Соседа расстреляли, наверное, вот вам и дали квартирку побольше, – предположил Борков. А кто там жил?
– Не помню, сосед какой-то.
– Может, еще и не расстреляли. Может в лагере сидит, вернется.
– А мне тогда куда?
– Что-то ты много вопросов задаешь. При Сталине так не принято. Иначе тебя сочтут за иностранного шпиона.
– Я профессор сталинской философии, – вот корочки, – похвастался Изотов.
– Это никого не защитит.
– Знаю я. Только что я буду с этой философией делать?
– С физикой проще. Формулы не переделаешь. Только, наверное, они теперь называются по-другому. Не в честь буржуазных физиков, а в честь советских. Уравнение Курчатов есть, наверно.
– Если только он не стал врагом народа. Что-то я его портретов не вижу, – обвел рукой стены кабинета Изотов. Раньше в углу висел Курчатов.
– Сахаров то есть. Значит, есть и формула имени твердого сталинца.
– Какой ужас! С ума сойти.
– А вот это хорошая мысль. Только сумасшедшим можно спокойно говорить о чем угодно и спрашивать тоже не запрещается.
– Поэтому наших диссидентов всех и сажают в дурдом.
– В дурдом это по-человечески, не расстреливать же.
– А, похоже, сумасшедшего дома нам не миновать. Как мы еще узнаем, что же произошло с 53 по 77 год. Иначе ляпним что-нибудь и на Лубянке. А оттуда уж ничего не исправишь!
– Прошу прощения. Но у меня профессиональный интерес. Дозиметр лежит в моем рабочем кабинете, я сейчас вернусь.
Борков прошел по коридору в свой кабинет. Мельком бросил взгляд на почту. Все практически тоже, только иностранных писем с приглашениями на конференции нет. Борков быстро взял дозиметр и вернулся.
Он включил прибор и немного подождал.
– Ну, как товарищ Сахаров подбросил дозу?
– Многовато, конечно, но жить можно. Я думал, будет хуже.
Неожиданно в дверь постучали и не дожидаясь ответа вошел начальник охраны, Петрович.
– Николай Георгиевич, миленький, чо же вы меня подводите. Я вам вчера вторую смену написал? Написал, значит утром надо уходить. Не подводите старика, уж очень на старости лет в тюрьму не охота. Идите домой, а завтра утром придете как всегда во время на работу.
– Да, Петрович извини, заработался, – Борков показал на дозиметр.
– Работаете, работаете, а о порядке один я помню. Вы уж идите.
– Идем, идем, – Борков положил прибор и стал одевать пальто и шляпу, которые так и пролежали на стуле. Изотов быстро стал делать тоже самое. Осторожно, взяв свои профессорские портфели, они быстро спустились на первый этаж, абсолютно пустой, где Петрович провел их мимо вертушки.
– Да, трудовая дисциплина тут вам дай бог! Все сидят по кабинетам и творят с восьми до шести.
– Я думаю до пяти. При Сталине в субботу работали.
– Надо же лишней минутки задержаться нельзя! А как Петрович говорил, со слезами, а ведь он войну прошел.
– Да, попали. Куда теперь?
– По домам. Но надо где-то еще поговорить, чтобы никто не слышал.
Было позднее осеннее утро после дождя. Неожиданно яркое и солнечное. Подземный переход куда-то исчез. Машин на Волоколамском шоссе было мало, но на красный свет никто не переходил. Немногочисленные граждане, малые дети и пенсионеры стояли и ждали зеленого света.
– Приучил отец народов советских людей к порядку. Я такое только в Японии видел, когда на светофоре стоят на красный свет, есть машины или нет, стоят все равно.
– Я в Германии видел. Там Гитлер просто приучил немцев к порядку. Расстреливал у светофора нарушителей. Так они до сих пор никогда на красный не пойдут.
– Сталин, наверное, так же сделал. А как еще? Тюрьмы уже никто не боится, полстраны сидит. Сядет – выйдет. Все привыкли.
– Значит, мы тут как по минному полю ходим. Если нас расстреляют, тут уж никто ничего не поправит.
– Даже если просто посадят.
Пока ученые стояли на красный свет, мимо проезжали машины, очень похожие на те, что были в том 77 году.
– Смотрите, зилки почти такие же, только ЗИС написано.
– Видать Лихачев врагом народа оказался. Расстреляли, наверное. Наверное, и институт Курчатова стал институтом Сталина.
– Ну, Сталин за последние 24 года, уж точно всех друзей и врагов расстрелял, раз за простых пешеходов взялся.
– А Жигулей нет, – заметил Борков, который стоял в своем институте в очереди на Жигули. Машины покупали тогда в очередях, в которых стояли годами. А Жигули – это была новая, почти заграничная машина. Чуть ли не иномарка.
– Вместо них какие-то странные машинки, на старые рено похожи.
– Да, на какую-то французскую модель, я вспомнил. Я же был в Париже. Только они как бы топором сделаны.
– Да, великий вождь, видно с итальянцами не договорился, а с французами, почему-то договорился.
На остановке молча стояли люди. Отсутствие транспорта никого не смущало. Видно было, что они стоят давно. Разговаривать профессора не решились и так же молча стали стоять и ждать автобуса. Маршрут троллейбуса в Тушино исчез.
Когда же, наконец, автобус пришел, все по очереди залезли в него с задней площадки. В автобусе был кондуктор. Это было странно, потому, что там, где еще день назад они были не было кондукторов. В автобусах стояли кассы, – странные сооружения, состоящие из сейфа, куда падали деньги, сверху накрытые прозрачной витринкой, как сейчас для благотворительных пожертвований, где можно было видеть, кто сколько денег бросил. Сбоку сооружения была лента билетов, где всякий мог оторвать билет. Здесь было все не так. Такой автобус назывался автобусом без кондуктора.