Роман с куклой
Шрифт:
Она постепенно погружалась в темноту, и уже как-то смутно доносился до нее рокот бубна и вопли Мунхэ-тенгри, пустившейся в пляс вокруг костра.
…А та тем временем вызывала духов. Их было много, очень много – и каждого нужно было назвать по имени и обязательно упомянуть о том, где живет каждый, чем занимается, на каком олене ездит и какие задачи ему под силу. Ни одного из духов нельзя было забыть, не проявить достаточного к нему уважения – иначе старания Мунхэ-тенгри окажутся бесполезными.
«Придите ко мне, мои помощники. Будьте благосклонны ко мне, помогите спасти эту женщину с белыми волосами, которая пришла к нам из чужого мира.
Звенели колокольчики и медные украшения на одеянии Мунхэ-тенгри, звенел бубен – и скоро вся юрта была полна призраками, которых шаманка умасливала, уговаривала, увещевала…
Она носилась вокруг костра, впав в неистовство, пела и кричала голосами зверей, а зрители, мерно покачиваясь, слушали ее.
«Несите меня, духи, в свой мир, помогите мне, духи, найти там душу этой женщины и вернуть ее!»
…Ева медленно шла в холодных, тусклых сумерках по какой-то незнакомой местности. Дорога была каменистой, деревьев почти не было, лишь изредка росли какие-то чахлые кустарники. А где-то позади край неба едва розовел – именно туда закатилось солнце. В этой пустоши было скучно и неуютно, но возвращаться обратно Еве почему-то не хотелось. Она еще раз оглянулась на закат, а потом снова пошла вперед. Постепенно темнота над ее головой сгущалась все сильнее. «Куда я иду, интересно? Встретить, что ли, кого хочу?» – лениво подумала она. А потом поняла – никого она не встретит, ничего не найдет, и, вообще, у этого путешествия нет конца. Просто она, Ева, должна раствориться в этих сумерках, стать ветром, дождем, камнями на дороге, листьями у кустов. Стать небом и землей, искрами у костра, который вздумает развести какой-нибудь другой путник… И поэтому чем дальше вперед она шла, тем бесплотней становилась, прозрачней и невесомей.
Ночная птица вдруг пролетела мимо, крылом едва не задев Евину щеку. «Кыш! Пошла вон!» – отмахнулась она. Но птица развернулась, шелестя крыльями, и опять устремилась на Еву. Та пыталась отмахиваться от назойливой спутницы… Потом Еве надоела эта борьба, и она отвернулась. Повернула назад – туда, где едва-едва брезжила полоска закатного солнца. Птица клювом толкала теперь Еву в спину, словно подгоняла.
«Ладно, ты хитрая, а я еще хитрее… Когда тебе надоест меня подгонять, я снова поверну назад!» – решила Ева и сделала вид, что покоряется воле птицы. А та толкала и толкала ее в спину…
Постепенно закатная полоска солнца становилась все шире и ярче, а Евино тело покидало то ощущение невесомости и бесплотности, ноги стали тяжелее, в них появилась усталость. И на плечи навалилась усталость… А упрямая птица все гнала ее!
И чем больше было солнца, тем тяжелей становилось Еве. Она все еще надеялась вернуться назад, в легкие прохладные сумерки, но в какой-то момент вдруг поняла, что это у нее уже не получится.
Ева сделала еще один шаг и… открыла глаза.
Над ней стояла Мунхэ-тенгри, по смуглому неподвижному лицу которой ручьями тек пот. И тут Ева сделала неожиданное открытие – у шаманки из племени орочей были невероятно синие (точно небо!) глаза.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом Мунхэ-тенгри медленно опустилась на пол юрты, сначала села, а потом легла ничком. Вокруг нее захлопотали люди, заслонили шаманку своими спинами.
– Что с ней? – прошептала Ева.
– Жива она… Устала только шибко! – пояснила девочка, снова подобравшись к Еве.
– Да?.. А… а как тебя зовут?
– Долчан. Я внучка ее.
– Долчан… – повторила Ева. И вдруг поняла – прежний сухой жар покинул ее тело, она не дрожала больше в лихорадке. Нет, она еще очень скверно чувствовала себя, была разбитой и донельзя измученной, но прежнее безразличие вдруг покинуло ее. Она как-то особенно ясно и четко осознала, что не умрет.
И тогда Ева заплакала – от слабости, потрясения и другого, нового открытия – что она, Ева, уже никогда не будет прежней. Потому что старая Мунхэ-тенгри сделала что-то странное с ее душой, она словно вынула из нее что-то лишнее, мешавшее до того Еве, – так врач пинцетом вынимает рыбную косточку, застрявшую в мягких тканях нёба. Что беспокоило до того Еву – неизвестно, но только после камлания Мунхэ-тенгри Ева стала и беззащитной, и сильной одновременно, она как будто примирилась с этой жизнью – это раз, и второе – нашла в себе возможности выдержать все дальнейшие испытания, которые эта жизнь могла на нее обрушить.
Дальше происходило следующее – очень быстро, буквально в течение нескольких дней, Ева окончательно встала на ноги. Ей дали платье вместо пришедшего в полную негодность комбинезона – длинное, из оленьей замши, расшитое бисером и тесьмой, на ноги – мягкие сапожки, тоже из оленьей замши, Долчан надела ей на голову капор с широкими лентами, расшитый множеством медных монеток, кусочками кожи и меха, бисером.
Племя орочей жило очень просто – раньше их жизнь показалась бы Еве дикой, неуютной и странной, но теперь Ева нашла в ней множество достоинств. Это были простые люди, и волновали их самые простые вещи – еда, хорошая погода, благосклонность духов, которых они почитали, строгое соблюдение обычаев.
Они угощали Еву чаем с оленьим молоком, гапчаном – полукопченым оленьим мясом, лепешками из кислого теста, испеченными в теплой золе костра. Они рассказали о тайге и зверях, ее населяющих, объяснили, как следует вести себя, встретившись, например, с медведем.
– …он, бачка [4] наш, никого не боится! Боится только того, кто его больше. Ты, девка, ежели увидишь его, однако – не беги. Ветку какую, иль жердь, или что еще под руку попадется – подними вверх, да повыше. Выше головы его! Он и подумает, что ты его больше, и сам уйдет, однако…
4
Бачка – батька, отец.
В первые же дни, еще слабая, Ева принялась мастерить из обрезков кожи, бисера, коры дерева, веток, ниток и прочего, что ей под руку попалось, маленьких кукол. Они получились у нее настолько забавными и интересными, что не только дети, но и взрослое население племени пришло от них в восторг. У Долчан была настоящая кукла – Барби (купили в прошлом году, когда проходили мимо одной деревни, в местном магазинчике, где торговали всякой всячиной). Но теперь эта Барби одряхлела, копоть въелась в пластик, а шевелюра, прежде роскошная, превратилась в мочалку…