России верные сыны
Шрифт:
Можайский молчал.
— Александр Платонович, — вдруг снова заговорил Волгин, — отчего это меня нынче часовой внизу не пропустил? Поставил ружья поперек и не пропустил. Я за водой к фонтану ходил.
— Не знаю… — в недоумении ответил Можайский.
Волгин подставил скамью к стене и ухватился за решетки окна. С трудом он подтянул свое большое тело и примостился на узком подоконнике. Можайский с интересом следил за Волгиным.
— Слушай, Александр Платонович… Ну-ка, слушай…
Ему послышался странный шум, звуки труб, флейты и барабаны.
— Александр Платонович, а ведь во дворе никого нет! Ей богу!
Действительно, двор был пуст. Место под аркадами, где под охраной часового стояли знамена, опустело. Только один караульный с обнаженной саблей ходил у ворот.
Не раз
Спускался вечерний сумрак. Стало еще темней от дождевой тучи. Тяжелые капли дождя скатились по зеленоватым, запыленным стеклам. Хлынул дождь, первый весенний ливень этого года. Никто не принес зажженную свечу в медном подсвечнике, как это бывало раньше. Волгин подошел к двери, толкнул ее. Обычно открытая дверь была заперта снаружи на засов. Все это было очень странно, никто не отозвался на стук.
Решили ждать рассвета. Можайский задремал под мерный шум дождя, но тотчас же проснулся. Явственно слышалась ружейная пальба, отдаленный гул орудий… Где-то вблизи шел бой.
В ту же минуту Волгин, ухватив дубовую скамью, ударил ею в железную дверь раз и другой раз. Грохот и гул наполнили коридоры аббатства. После третьего удара скамья разлетелась в щепы. Но старая железная дверь не поддалась, хотя листы погнулись. Засов был крепкий. Волгин кинулся к куче рухляди. Не сразу он отыскал заржавленную железную полосу. Теперь он принялся за петли, на которых висела железная дверь. Он просунул железную полосу под дверь. Можайский помогал ему, хотя при богатырской силе Волгина его усилия не слишком были заметны. Временами они прислушивались к тому, что происходило за стенами. Выстрелов и орудийной пальбы они уже не слышали. По-прежнему хлестал дождь. До рассвета Волгин возился с петлями, он расшатал нижнюю петлю, и ему удалось выломать два кирпича.
На рассвете Можайский услышал барабанный бой.
— Федя! — окликнул он Волгина. — Слушай! Как будто… песня…
Волгин прислушался:
— Поют… А ведь наши поют, ей богу!
И тут он с такой яростью принялся за дверь, что ему удалось выломать из гнезда петлю и отогнуть нижнюю половину железной двери. Можайский пролез в щель и тотчас отодвинул засов. Дверь отворилась, и они сбежали по каменной лестнице.
Во дворе не было ни души. Даже часовой, которого совсем недавно видел из окна Волгин, куда-то исчез. Они, озираясь, вышли из ворот. Волгин сжимал в руке железную полосу. На случай встречи с врагом в его руках это было страшное оружие. Но узенькие улички, примыкавшие к аббатству, были пустынны, ставни на окнах за-парты, хотя уже совсем светало. Только зловеще и монотонно звонили колокола собора.
Волгин и Можайский не сразу увидели в просвете улиц выход на площадь. Оттуда, с площади, доносился барабанный бой и конский топот. Первый, кого увидел Можайский на площади, был трубач Волынского гусарского полка и коновод, водивший вокруг фонтана взмыленных коней. Трубач вытянулся, увидев мундир Можайского. Можайский было устремился к нему, но вдруг гром барабанов и музыка послышались совсем близко, Можайский и Волгин остановились, как вкопанные.
Шествие открывал огромного роста тамбур-мажор с длинной золоченой тростью. За тамбур-мажором шли музыканты в мундирах французских егерей, яростно дувшие в трубы. А за музыкантами двигалась группа всадников во французских и польских мундирах. Впереди ехал генерал в треугольной шляпе со звездой Почетного легиона на груди. Его сопровождали два полковника и адъютанты. За всадниками двигалась пехота с распущенными знаменами. Пехотинцы шли нестройно, вразброд. Уже не в первый раз Можайский видел, что вражеские солдаты не имели настоящего воинского вида, в основном
Музыка затихла где-то вдали. Проехало несколько обозных фургонов и повозки с ранеными. Потом все стихло.
Можайский в недоумении все еще стоял на площади.
— Господин капитан! — вдруг окликнул его чей-то голос.
Он обернулся и увидел двух всадников — русского генерала с георгиевским крестом и прусского полковника. У обоих были белые повязки на руке. Несколько поодаль стоял трубач и гусар-коновод.
Лицо генерала показалось Можайскому знакомым.
— Почему вы здесь, капитан?
Можайский назвал себя и объяснил, как он попал в Суассон.
— Поздравляю с освобождением, — улыбнувшись, сказал генерал. — С десяти утра сегодняшнего дня город Суассон снова в наших руках. Французы согласились на почетную сдачу.
31
Молодой генерал, которого увидел на площади в Суассоне Можайский, был Сергей Григорьевич Волконский, дежурный генерал того корпуса, который уже однажды овладел городом 2 февраля 1814 года. 19 февраля того же года русские вновь взяли город, на этот раз без боя — французы оставили Суассон. Генерал Моро согласился на почетную капитуляцию, и марш, который наблюдал Можайский, это и было выступление гарнизона с развернутыми знаменами и оружием в руках. Гарнизон оставил в крепости только артиллерийские снаряды. Крепостные склады были переполнены, и это оказалось весьма кстати, потому что в снарядах у союзников ощущалась острая нужда.
Едва только последний вражеский солдат покинул город, — произошло го, что и потом не раз вызывало удивление Можайского. Тотчас открылись все двери и ставни, улицы наполнились народом. Можно было подумать, что суассонцы ликуют по случаю победы войск союзников. Они действительно радовались тому, что не будет уличной битвы и что город не подвергнется разрушению. Откуда-то появились шумные торговцы и торговки, суассонские дамы устремились на бульвар, где уже прогуливались русские офицеры. Продавцы духов и всяких безделушек атаковали Можайского, на площади у собора открылись кафе, словом, в городе поднялась обычная, нет, не обычная, а какая-то праздничная толкотня, поразившая Можайского. Вечером, пробираясь в оживленной, шумной толпе, он подумал о том, как устали от походов и войн французы, если они могли радоваться тому, что сегодня все кончилось для города благополучно и нынешнюю и будущую ночь они могут не думать о войне, пожарах и разрушениях.
Еще в полдень Волконский представил Можайского командующему корпусом, но старик, измученный быстрыми переходами и взволнованный событиями минувшей ночи, еле стоял на ногах. «Князь выслушает вас», — сказал он, показав на Волконского, и тотчас задремал в кресле, пока ему готовили ночлег в доме, откуда только что уехал генерал Моро.
Волконский позвал Можайского к себе: «Там вдоволь наговоримся. Нынче вы ночуете у меня, хотя спать нам не придется».
Когда Можайский вошел к Волконскому, общество было уже в сборе: на диванах, на стульях теснились гости, молодежь нисколько не чинилась в присутствии молодого генерала. Офицеры были возбуждены удачей, напряжение минувшей ночи разрешилось безудержным весельем. Отдали должное подарку виноторговца — хозяина дома, где остановился Волконский, пожелавшего удивить русских офицеров своим искусством. Опасность миновала, суассонский гарнизон удалился из города, и всем хотелось узнать от Волконского подробности переговоров с генералом Моро.