Россия 2020. Голгофа
Шрифт:
Рельсы едва слышно загудели, прогибаясь под тяжестью стальной змеи. Локомотив тащил за собой десяток некогда «цивильных» серебристо-красных вагонов. Ижевск — Екатеринбург… он по-прежнему ходил через Агрыз. Была договоренность…
Поезд шел неспешно. Было слышно, как стучат стрелки…
— Точка один… — ровным, каким-то мороженым голосом сказал Сбоев.
Поезд делал резкий поворот по широкой дуге, проходя горкой. Были видны занавески на вагонах, открытые в двух местах тамбуры…
Загремела сталь.
— Точка два…
Поезд подходил к станции, сбавляя ход. Поезд Ижевск — Екатеринбург на станции Агрыз делает резкий поворот, в то время как московский просто
— Ведут на первый путь…
Агрызский вокзал построен у насыпи, довольно крутой. От поездов пассажирская платформа идет не к первому, а ко второму этажу вокзала.
— Отсчет.
Снайпер подтолкнул вкатанный в тугой рулон коврик и положил на него цевье винтовки.
— Десять… девять…
Поезд замедляет ход, начинает ощутимо тормозить.
— Шесть… пять…
На путях — там, где раньше бабки продавали семечки и снедь, — вооруженные боевики в наскоро переделанной полицейской форме. Упаси господь, это не грабители, это таможенники…
— Три… два…
Самый опасный — стоящий у путей «Тигр» и бандит за пулеметом в люке.
— Ноль!
Бандит в люке дергается и начинает сползать вниз, золотистая гильза катится по крыше, через секунду к ней присоединяется вторая.
Ахмед был не просто бандитом. Он был таможенником, это тебе не просто так.
Он был обычным татарским парнем, таким же, как и все. Не лучше и не хуже. Родился в селе, поскольку особо идти некуда, механизатором в селе оставаться не хочется, путь один — в милицию. В Ижевске закончил школу милиции, стал полицейским… теперь уже это так называлось. Переаттестацию прошел, занеся начальнику пятьдесят тысяч. Брал он не больше и не меньше, чем все остальные, — брал, но без фанатизма, и не наглел. В таком маленьком национальном городе, как Агрыз, нагло брать невозможно, здесь все всех знают, и, беря нагло, ты противопоставляешь себя не конкретному лавочнику, а всей общине. С тех, кто просто торгует жратвой, брал по-божески, с бабушек-дедушек и вовсе не брал, имел совесть. Брал с тех, кто торгует самогоном, содержит подпольные игровые залы, поставил автоматы для «лото» — это так называется и отличается от обычного игрового автомата только тем, что внутри сидит бабушка и внуку носки вяжет, и кнопку нажимает, когда деньга падает. Еще немного брал с торговцев, которые предлагали свой товар пассажирам проезжающих поездов. Зарплата в последние годы была хорошая, даже больше, чем деньги от взяток, но он все равно брал, просто потому что все так делали, делают и будут делать.
Когда объявляли независимость, его не спросили, как и никого в Агрызе не спросили. Если бы спросили, весь Агрыз был бы против, ну какая ко всем чертям независимость, если Казань далеко, а Ижевск совсем рядом, Малая Пурга и вовсе в шаговой доступности. Какая к шайтану независимость, какая граница — весь город от станции живет. А насчет ислама… так тут вообще особо ревностных правоверных и не было никогда.
Но — не поднялись. Смирились. Не выступили против. В какой-то момент даже поддержали. Протрезвление уже наступило, когда на окраине громыхал бой, огрызаясь, отступали из Удмуртии молодые отморозки, а с обеих сторон громыхали пулеметами бэтээры и выли мины. Впрочем, оружия для действительно серьезной войны оказалось мало как у одной, так и у другой стороны, и ночным боем на окраине так все и закончилось. Удмурты поставили в Малой Пурге гарнизон, а рядом с дорогой возник стихийный черный рынок…
Деваться ему было особо некуда — в Россию бежать боязно, здесь тоже боязно, все-таки исламисты полицию очень не любили. Спасло то, что власть в Казани тогда взяли довольно умеренные люди и начали лихорадочными темпами строить национальное государство со всеми его атрибутами. Потребовалась таможня, и Ахмед стал начальником этой самой
Поток грузов через станцию упал на порядок, мало стало и пассажиров. Власть колебалась между наскоро избранным меджлисом и пришедшими в город бандами, в которых были и чеченцы, и дагестанцы, и украинцы, и ингуши, и кого только в этих бандах не было. У них был свой орган власти — Шура амиров. Взаимоотношения городского меджлиса и Шуры сводились к тому, что оба этих органа старались не замечать друг друга, но получалось это у них плохо.
Пришедшие бандиты стали навязывать свои порядки. Приказали закрыть школу и открыть медресе. Пришли, послушали местного муллу и сказали, что он бидаатчик, и пообещали привезти своего, но так и не привезли: в итоге дети нигде не учились, ни в школе, ни в медресе. Сломали телепередатчик, сказали, что это харам, но все смотрели телевидение по сотовым, потому что моджахеды не могли сломать вышку сотовой связи, она им самим была нужна. Потом моджахеды начали бороться с полуголыми девицами на улицах, требуя, чтобы блудницы носили никаб, и телесно наказывая тех, кто ослушивается, и один раз, наказывая такую блудницу, донаказывались до того, что изнасиловали ее, чем был недоволен весь город. Насильников поймали, демонстративно судили шариатским судом и наказали тридцатью ударами палок по заднице, причем не с размаху. Вообще с правосудием стало совсем худо, потому что суд разогнали, он судил не по шариату, нормальных знатоков фикха тут днем с огнем не найти, а главным доказательством невиновности становилось «Аллахом клянусь, это не я!» — и после этого человека надо было либо убивать, либо освобождать.
Моджахеды собирались идти на Ижевск, на помощь братьям с Татар-базара, но время шло, а намерения так и оставались намерениями. Возвращающиеся с разведки братья доносили, что в городе много оружия, силы полиции и ОМОНа сохранились и попытка подойти и зайти в город окончится тяжелыми уличными боями. Кроме того, те, кто был за ислам, — те бежали, а кто остался — тот был против ислама. Боевикам ничего не оставалось, как скрипеть зубами, высылать группы в леса, чтобы закрепиться на территории и ждать зимы, может, зимой Аллах пошлет русистам голод и мор, и они возьмут-таки город с оружейными заводами…
Бандиты начали останавливать и грабить поезда, и поезда перестали ходить, работы не стало, и грабить стало тоже нечего. Тогда Меджлис выслал делегацию к боевикам и договорились по-хорошему. Боевики никого не грабят, не снимают с поездов, не стреляют, а новоиспеченная таможенная служба отстегивает им деньги на джихад. Часть денег идет в городскую казну, а часть на джихад. Путем сложной торговли и обвинений друг друга в риба аль-фадль, лихве, стороны пришли к тому, что Шура будет получать треть от денег с поездов, а город две трети. Поезда снова пошли, но их было далеко не столь же, сколько раньше…
Сначала было еще ничего, но потом боевики осваивались в городе и начинали качать права. А несколько дней назад встревоженные люди донесли весть о том, что в Казани совершился переворот и все правительство перебили, и весь центр города как Сталинград: руины домов и трупы. На следующий день информация подтвердилась: выступил какой-то шейх, авторитетный богослов, которого до этого мало кто знал, он поздравил жителей вилайата с тем, что время Джахилии, невежества для них подошло к концу и они будут строить шариат Аллаха. Население восприняло это настороженно и скептически, несмотря на то, что боевики были в восторге и до ночи палили в воздух. Потому что за последние сто лет сначала на этой земле строили коммунизм, и шайтан знает, что построили, потом строили капитализм, и тоже не очень хорошо получилось, а теперь вот надо строить шариат Аллаха, и никто не дает гарантий, что что-то дельное получится, раз ни коммунизм, ни капитализм не получился.