Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Развернул господин Вержбицкий своего коняку, и только за ним пыль столбом.
Сторговать у местного рыбака сносную сеть за банку тушёнки не составило проблемы. Кузьма, как узнал, костерил меня почём свет стоит. Оказывается, за банку тушёнки тут таких сетей можно было сторговать на целую рыболовецкую артель.
– Либо девку для непотребных утех, – усмехается Скоробут, – но это только ежели семья небогатая.
– В смысле?
Скоробут рассказал.
Н-да… нравы тут. Действительно, можно за банку тушёнки купить себе
Интересно, любвеобильный комэск Шамхалов свою китаяночку тоже за баночку тушёнки сторговал?
– А скажи, Кузьма, штабс-капитан Вержбицкий… В чём я ему дорогу перешёл?
– Хорошая у вас, вашбродь, болезнь. Чего ни напакостили, ничего не помните. Вы его на дуэль вызвали.
– Какая-то амурная история?
– Куды там. Господин штабс-капитан Акиньшину в зубы дал. Три выбил. А вы вспылили: мол, солдата бить негоже, тем более на войне. И перчатку Вержбицкому бросили.
Акиньшин – из молодых солдатиков. Призвали полгода назад, перед самой войной. Он, конечно, пообвыкся, но до старослужащих, типа унтера Бубнова, ещё далеко.
– Мы стрелялись?
Скоробут отрицательно мотает головой.
– Вержбицкий командиру бригады доложил. А генерал рассудил отложить поединок до окончательной победы над врагом.
Хм… То есть навсегда, поскольку войну японцам мы проиграли… проиграем. Или нет, если я смогу что-то изменить в ходе исторических шестерёнок?
– За что же Вержбицкий Акиньшину в зубы дал?
– Тот честь недостаточно бойко отдал.
Н-да… Крепостное право всего сорок лет назад отменили. Его ещё полстраны помнят. А у Вержбицкого, поди, ещё и панская спесь свербит в одном месте.
Кузьма сообразил нам чаю, сидим, пьём. Угостил его конфетами – доволен. Барабашка мой уж больно до сладкого охоч. Прошу его набрать мне поболе зелёных, коричневых и вообще тёмных лоскутков. Недоумевает: зачем? Отвечаю: мол, сюрприз для всего взвода будет.
К бессонным ночам мне не привыкать. При свете керосинки сперва выкроил и связал из рыболовной сети что-то вроде накидки-пончо с капюшоном, затем навязал на неё лоскутков. Накинул на себя, глянул в зеркальце – у хозяев есть небольшое, в пару ладоней величиной, и это они богатыми людьми среди местных считаются, трёх батраков держат. Покрутился туда-сюда, накинул капюшон – сгодится.
Утром строю взвод. Предлагаю пари: найдут меня за пятнадцать минут на поле скошенного гаоляна – выставляю тройную винную месячную порцию, три литра водки.
Не найдут.
Они без слов исполняют моё желание – любое, но без ущерба их солдатской чести и достоинству. Смотрят на меня странно: что за дурь пришла в голову их благородию? Возражений не жду, не принято тут ещё офицеров по матушке посылать. Хотя до этого момента уже недолго – чуть больше десяти лет.
Прошу
Бегу к полю. На мне шаровары и гимнастёрка, за спиной – небольшой тючок. Добегаю до аккуратных копёшек, разворачиваю свою торбочку и быстро набрасываю на себя своё импровизированное дырчатое пончо. Малой сапёрной лопаткой рою яму под одной из копёшек, ссыпая землю под соседнюю копну, чтобы незаметно было. Распаковываю экспроприированный у хозяев флакон – там смесь печной сажи и золы с топлёным свиным жиром. А что делать? Нет тут ещё промышленной камуфляжной краски, вот и приходится импровизировать. Теперь накинуть на голову сетчатый капюшон и залезть под свою копну в вырытую яму.
Лежу, жду. На поле слышны перекликающиеся голоса моих бойцов. Ходят, ищут меня, шевелят копёшки сжатого на корма скоту гаоляна. Считаю про себя время. По моим прикидкам, заканчивается десятая минута поисков.
Шаги двух человек останавливаются совсем рядом. Замираю и стараюсь не дышать, даже глаза прикрываю, чтобы блеском сетчатки себя не выдать. Пытаюсь разобрать по голосам.
– А может, их благородие из ваших? – Голос молодой, вроде Акиньшин…
– Не, я бы своего почуял. Господин штабс-ротмистр из людского племени. – Это уже Савельич басит. – Ну-тко, Акиньшин, ткни своим винтарём эту копну.
Копну надо мной активно ворошат. Замираю и стараюсь не дышать. Вывезет, не вывезет?..
– Пусто, господин унтер-офицер.
Шаги и голоса удаляются.
Неприятность случилась на тринадцатой минуте по моему примитивному счёту. На поле послышались стук копыт и начальственный крик Вержбицкого:
– Это ещё что за фокусы?! Унтер-офицер, ко мне! Немедленно доложите, чем занят взвод!
– Вашбродь, взвод проходит практическое занятие по поискам вражеского лазутчика!
– Что за чушь?! Где ваш командир взвода?!
– Его и ищем, господин штабс-капитан!
– Ты с ума сошёл, унтер?!
– Никак нет, вашбродь, я в здравом уме. Выполняю приказ командира.
Так, пока не дошло до рукоприкладства со стороны гонористого пана Вержбицкого, пора вмешиваться в ситуацию. Вскакиваю на ноги, быстрым шагом подхожу к выстроившемуся в две шеренги взводу во главе с Бубновым.
Вержбицкий меня не враз и признал: даже малость отшатнулся, глаза по пять копеек. И коняка его всхрапнул от моего неуставного видочка.
– Господин штабс-капитан, младший унтер совершенно прав. Взвод выполняет задачу по боевому слаживанию и поиску вражеского лазутчика.
– Что за вид?! Вы боевой офицер или шут гороховый?!
– Это маскировка, господин штабс-капитан.
К нам подъезжает Элихманов в сопровождении седоватого подполковника весьма кавказской наружности, с такими усищами, что и Будённый бы позавидовал. Впрочем, самому Будённому сейчас двадцать с небольшим, и он обретается где-то тут, на местном театре военных действий. Интересно, он уже начал отращивать свои усы?