Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Вопрос был провокационный. На мне был точно такой же камуфляж, как на бойцах, даже погоны разглядеть было трудно.
Сорока замялся.
– Говори, не стесняйся.
– Чудите вы, вашбродь, – наконец выдавил из себя Сорока.
– Хм… А сам-то ты как, давно шашку в руках держал или, как баба, с хворостиной за гусями бегаешь?
Удар был ниже пояса. Казак разом растерял улыбку и побледнел от злости.
– Никак нет, вашбродь. Моя шашка завсегда при мне.
– Давай проверим, как ты её держишь. А ну, шашку наголо!
Он вытащил клинок из ножен
– А теперь нападай на меня!
– Что, вашбродь?!
– Атакуй! Руби смело, ничего не бойся!
– Как прикажете, вашбродь, – чересчур легко откликнулся Сорока.
Бубнов дёрнулся, но я знаком остановил его.
Сорока сжал эфес до тёмных пятен на пальцах и резко, с оттяжкой рубанул, даже не подумав на мгновение замедлить ход руки, чтобы я мог уйти из-под удара. И тем не менее его шашка впустую пробороздила воздух: я успел уклониться.
Сорока недоумённо хмыкнул.
– Вертлявый вы, вашбродь.
– Чего стоишь? Продолжай, – потребовал я.
Казак повторил выпад – с прежним успехом.
– Ещё! – велел я.
Вжух! На сей раз я не стал уклоняться, а подался вперёд и успел перехватить его занесённую руку. Рывок – и шашка Сороки лежит в одной стороне, а сам он валяется в пыли в другой.
– Бери, – ногой подтолкнул я ему клинок.
Он поднялся и послушно схватился за шашку.
– У тебя ещё одна попытка. Если снова окажешься на земле, и ты, и твои приятели оденетесь так, как я прикажу.
Казак сменил тактику. Он не стал рубить, а попытался насадить меня на остриё как перепёлку на вертел. Я подался чуть в сторону, пропустил его выпад, развернулся спиной и, перехватив клинок правой рукой, двинул левым локтем ему в брюхо. Сорока хватанул ртом воздух, выпустил оружие и плюхнулся на землю. Его шашка осталась у меня.
– Встать в строй! И чтобы через пятнадцать минут все были переодеты, как было приказано. Бубнов, проследить.
– Есть проследить!
Ровно через четверть часа я лицезрею пусть безобразно, но единообразно обмундированный взвод.
– Другое дело! Займёмся вашей физподготовкой.
Прогоняю солдат через смастерённый ординарцем турник. Крутить «солнышко» и вытворять акробатические трюки я не прошу. Достаточно подтягивания и подъёма с переворотом.
Половина станичников демонстрируют откровенно неважные результаты, хотя все как на подбор жилистые и поджарые.
– Мало каши ели, – усмехаюсь я и сам отправляюсь к турнику.
На душе тем временем тоскливо: это в прошлом теле я крутился на снарядах круче любой обезьяны, штабс-ротмистр похилее меня будет. Однако внутренние резервы чего-то да стоят: подтягиваюсь раз двадцать и толком не устал. Драгуны посматривают на казачков с усмешкой: дескать, уел вас наш командир.
Закончив, сообщаю, что через месяц буду принимать у каждого экзамен, норматив – минимум десять подтягиваний.
Бег. Пластуны к нему привычны и уделывают драгун в два счёта, однако меня никто перегнать не может. Эх, ребятушки, знали бы вы, сколько за моими плечами марш-бросков в полной выкладке…
После пробежки
И тут мне есть чем удивить как станичников, так и драгун. Боевому балету инструкторы меня не обучали, прыгать на три ветра и крутить «вертушки» я никогда не умел, но вот качественно уронить противника на землю, обезоружить, заставить его утихнуть или при необходимости отправить на тот свет – это всегда пожалуйста. Понятно, что до рукопашной доходит, когда оба противника прое… в общем, потеряют всё что можно. Но техника такого боя никогда не бывает лишней.
Следующие несколько дней я, пользуясь затишьем на фронте, гоняю бойцов в хвост и в гриву. К тому же станичники уже в курсе, что мой взвод захватил неприятельский обоз, так что теперь я для казачков в авторитете. Под командованием такого офицера им не зазорно служить.
Возвращаюсь к делам нашим скорбным. На вооружении русской армии нет такой элементарной вещи, как ручная граната. Кругом сплошной самопал. Мне как-то показали гранату поручика Мокриевича. Она походила на старинную бомбу (гранаду), которую метали ещё гренадеры петровских времён: грубо говоря, круглый чугунный корпус, начинённый порохом, и шнур, который было необходимо поджечь перед броском.
Такой кунштюк не впечатлял ни меня, ни японцев, поэтому и пришлось вспоминать азы химии и подрывного дела, а также напрягать полковую токарную мастерскую. В итоге получился жалкий аналог «лимонки», изготовленный в сугубо кустарных условиях, но всё-таки куда более эффективный и простой в использовании, чем изделие Мокриевича.
Часть из них нарочно делаю выхолощенными. Бойцы входят во вкус и азартно спорят, кто из них метнёт учебную гранату дальше, на кон ставят и деньги, и продукты. Пока лидируют Ипполитов и Лукашин-младший, они хреначат «лимонки» метров на пятьдесят, в то время как большинство едва укладываются в скромные двадцать пять – тридцать.
В конце следующей недели прилетает взмыленный вестовой из штаба, при нём записка на скверном французском – комэск, как может, блюдёт режим секретности, хотя сдаётся мне, среди японцев знатоков галльского наречия ничуть не меньше, чем владеющих языком моей родины.
В школе и училище меня учили английскому, за время командировки в Сирию успел по верхам хватануть арабский, а вот французский воспринимается как китайская грамота. Где бы найти толмача? Вряд ли мои лохматые казачки или драгуны шпрехают по парле.
Вспоминаю, как первый раз сел на лошадь. Тогда всё получилось само собой, интуитивно. Видимо, в определённых случаях срабатывает память реципиента, то есть настоящего Гордеева.
Мучительно вглядываюсь в корявый текст, в надежде, что неведомый механизм сработает. Напрягаю башку и так и эдак – ровным счётом ничего, просто набор буковок. И когда я, будучи в отчаянии, уже собираюсь седлать лошадь и отправляться к комэску, внутри что-то оживает, буквы начинают складываться в слова, а слова приобретают смысл.