Ротмистр Гордеев
Шрифт:
С другой стороны лагеря грохает пара взрывов и раздаётся частая винтовочная пальба. В японском лагере тревога. Бегают солдатики, подхватывая винтовки, составленные в пирамиды. Офицеры что-то командуют, а впечатление такое, что грубо ругаются на подчинённых. В воздух взмывают несколько тэнгу. Остальные птицелюди и каппы вместе с большей частью батальона спешно выдвигаются в сторону непрекращающейся стрельбы. В лагере остаются часовые да взводные повара, продолжающие готовить ужин.
Смотрю на часы, карманную «луковицу» – а что делать, если наручные часы здесь встречаются реже, чем вампир, не боящийся солнечного света? [3] Есть десять минут. Толкаю Тимофея тихонечко в
3
Шейнин-Гордеев ошибается. Наручные часы начали распространяться с конца XIX века, и именно с военной касты, которой в боевых условиях пользоваться карманными часами на цепочке было крайне неудобно. Первые наручные часы даже получили название «траншейных». Хотя повсеместное распространение они получат несколько позже.
– Извиняй, вашбродь, – шепчет Тимофей и плюёт мне в глаза.
Наваждение тьмы спадает с меня, теперь лагерь японцев прекрасно виден. Мчимся к ближайшему костру с готовкой. Стараемся не шуметь и не касаться никого из растерянных японцев, оказавшихся в темноте. Фёдор, предусмотрительно скинувший форму, оборачивается медведем. Мы с Тимофеем хватаем котёл с варевом и взваливаем его на спину медведя-оборотня. Сами хватаем печёный хлеб и консервы. А теперь – драпать!
Над растерянными японцами, которые обнаружат пропажу части провианта, когда наведённая Тимофеем тьма рассеется, мы посмеёмся гораздо позже. Как и над большей частью батальона, ломанувшегося на стрельбу и взрывы и обнаружившего там несколько костров, обгоревших бечёвок и сгоревших почти в ноль свечных огарков. Секрет стрельбы предельно прост: мы заранее разожгли костры, подвесив над ними на бечёвках несколько полотняных мешочков с патронами. К бечёвке подставили свечи, когда пламя пережгло её, мешочки с патронами рухнули в костёр, и патроны стали хаотично рваться.
Добираемся до ждущего нас оголодавшего десятка. Часть добычи съедаем, часть прихватываем с собой про запас. Если кто-то сегодня и ляжет спать голодным, то точно не мы. Нам, впрочем, не до сна. После учинённого переполоха стараемся оторваться как можно дальше от преследователей.
Спросите, почему мы до сих пор не воспользовались умениями Тимофея, чтобы раз и навсегда оторваться от преследователей? Во-первых, Тимофей ещё молод и не вошёл в зрелую пору, и дар его ещё не раскрылся в полную силу. Действует он пока на довольно малое количество народу и небольшое расстояние. Потому-то нам и надо было ложной тревогой отправить большую часть японского батальона за пределы лагеря. А главное, способности характерника требуют слишком больших сил, чтобы их применение проходило бесследно.
Так что Тимофей получил тройную порцию еды, и теперь мы поочерёдно тащим на себе обессилевшего характерника, пока он не восстановит свои магические силы.
И да, на бегу мне приходит в голову интересная мысль, как можно попытаться выбраться обратно к линии фронта, одурачив ещё раз преследующего нас противника.
Сяо Вэй с утра пораньше отправился прополоть принадлежавший его семье небольшой надел с чумизой у самого леса, хотел успеть сделать большую часть работы по холодку. Крестьянский парень ударил мотыгой раз, другой – и чуть не обделался, когда две травяные кочки на самом краю поля вдруг ожили, крепко схватили его, зажав рот, и потащили в лес. Страшно попасть в руки неведомых лесных демонов.
Зажимаю рукой рот парнишке-китайцу: только криков нам сейчас и не хватало. Раскосые глаза нашего с Кузьмой пленника утратили свою узость и готовы поспорить по величине и округлости с пятирублевыми монетами. А уж запах от него идёт такой, что без противогаза сложно находиться рядом с ним больше пары минут. Не то от неожиданности обделался, не то просто не мылся с рождения.
– Кузьма, – говорю ординарцу, – переведи ему, что лесные демоны сохранят ему жизнь, если он не будет вопить.
Скоробут наклонился к уху китайчонка и залопотал что-то по-ихнему. Парень лишь кивал согласно, хотя и испуганно.
Я убрал руку. Китаец не заорал. Уже хорошо.
– Спроси его, знает ли он железную дорогу поблизости?
Кузьма перевёл мой вопрос парню. Тот завис.
– Он вообще знает, что такое железная дорога? Паровоз?
Ординарец уточняет. Пыхтит, изображая паровоз. Выглядит это комично, не могу удержаться от усмешки.
Похоже, китаец понял, что нас интересует. Кивает утвердительно, торопливо говорит и даже пытается подкрепить слова жестами.
– Говорит, что есть чугунка. Вёрст двадцать на запад.
Достаю из-под накидки горсть серебра, с намёком пересыпаю монетки из ладони в ладонь.
– Скажи ему, что эти деньги могут стать его, если проводит нас до железки.
Китаец думает, прикидывает, морщит мозг. Потом начинает торговаться. Двадцать вёрст – это далеко. Идти почти день. А потом ещё обратно. Так просто не отлучиться: когда японцы пришли сюда, устроили круговую поруку. Без разрешения можно отлучиться только в соседнюю деревню в паре вёрст. Если узнают, что ушёл надолго без уважительной причины, могут серьёзно наказать – посадить в зиндан или избить бамбуковыми палками.
Но Сяо Вэй придумал, что делать. Он скажется больным, а ночью отведёт нас к железной дороге. Днём переждёт в лесу, а следующей ночью вернётся домой. Если духи предков будут благосклонны, никто ничего не узнает.
По мне, так отпускать сейчас его домой, чтобы собрался, не стоит. Но парнишке надо предупредить родных и собраться в дорогу. Ждём его возвращения на окраине леса. Время тянется медленно. Отсыпаемся со Скоробутом поочерёдно на несколько дней вперёд.
Сяо Вэй не обманул. Вернулся примерно через час, и мы отвели парня к нам во временный лагерь. Доедаем остатки уворованной у японцев провизии, дожидаемся темноты и выдвигаемся. Лукашин почти оклемался, хотя время от времени хватается за брата, чтобы не упасть в темноте. Вместо четырёх часов до цели мы шкандыбали больше пяти.
Рассвет занимался, когда мы распрощались с Сяо Вэем в перелеске в шаговой доступности от железнодорожной насыпи. Я честно отсыпал ему обещанное серебро и пожелал счастливого пути. Надеюсь, на обратном пути он не попадёт в руки японцам и уцелеет во всех передрягах – и этой, и теми, что за ней последуют. Насколько я помню историю нашего мира, Китай в двадцатом веке ждут сплошные потрясения.
Издалека доносится брачный рёв марала, то есть паровозный гудок, конечно. Бежим в предрассветных сумерках к насыпи, привычно маскируемся под кочки. Из-за поворота в облаке пара под дружный перестук колёс выплывает влекомый паровозом военный состав. Сразу за паровозом – три платформы с полевыми орудиями, на каждое – по скучающему часовому. А за ними десяток товарных вагонов. Караульных на площадках нет.
Кричу выпью, и тринадцать мохнатых кочек вдруг вскакивают на ноги, бегут вслед за вагонами, запрыгивают и карабкаются на площадки. Устраиваемся на тормозной площадке – в тесноте, да не в обиде. Но не лучшее место для поездки, лучше перебраться на крышу вагона и залечь там, будет не столь заметно. Отмахать вёрст пятьдесят поближе к фронту – и, считай, оторвались от погони.
Понять бы, с какой скоростью движется наш состав? По сторонам насыпи мелькают телеграфные столбы… Стоп! Была же детская задачка по определению скорости по частоте смены столбов. Между столбами примерно полсотни метров. Поезд проходит их… Так-так, где мои карманные командирские часики-луковичка? Есть! Наша скорость около тридцати километров в час. Примерно через полтора часа придётся покидать гостеприимный состав.