Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Сворачиваю за угол, спокойно иду вдоль госпитальной стены. И тут из-за угла прямо на меня выныривает тёмная фигура. Тёмно-коричневый халат, руки с чётками молитвенно сложены на груди, бритый череп с удлинёнными мочками ушей, на ногах – плетённые из лыка сандалии. Шея какая-то странная – слишком длинная. Из-под круглой плетёной соломенной шляпы огненным блеском сверкнули глаза.
Да он растёт, что ли? И шея удлиняется, вытягивается… Чертовщина какая-то! Фигура монаха увеличивалась на глазах, шея удлинялась, словно
В груди кольнуло. Амулет?
Словно неведомая, но благожелательная ко мне сила подтолкнула взглянуть странному монаху глаза в глаза и с этаким выражением, как сверху вниз, будто не монах выше меня уже в два раза, а я его. Фигура противника вроде даже перестала расти, скорее наоборот – съёжилась, сравнявшись со мной ростом.
Стараюсь не отводить взгляда от его глаз. Лето, тепло, а по спине ползут капли ледяного пота. Амулет уже не колет, а бьёт током, жжётся.
Не отводи глаз, только не отводи…
В этот момент в госпитале страшно закричали. Истерический женский крик. И сразу тишина испарилась вследствие беготни и заполошных криков.
Монах щёлкнул от досады своими зубами-иглами, развернулся и бегом припустил прочь. Делаю за ним по инерции пару шагов и тут же себя останавливаю. Ну и куда собрался, дурень? Ночь, местность незнакомая, а я в кальсонах и нательной рубахе, да куцый больничный халатец поверх.
Тем более тревога в госпитале не унималась. У моей палаты народ и толпился. Из палаты двое санитаров выносят сомлевшую сестричку. Она, поди, и кричала, разбудив всю округу.
Проталкиваюсь к двери.
– Позвольте, господа… Раз-решите!..
Глянул – и чудом удержал в себе содержимое желудка. Миша, Мишель, артиллерист, которого я лишил удовольствия трахнуть какую-то кореяночку в порт-артурском заведении мадам… а, нет, мадмуазель Коко, лежит навзничь на своей койке. Горло вырвано – одна сплошная кровавая дыра. И сам весь залит собственной кровью, и всё вокруг – койка, пол…
Кто же его так?
Поневоле подумаешь: «На его месте должен был быть я…» В горле моментально пересохло и засаднило, словно шершавым наждаком провели.
– Ротмистр! – раздаётся со спины. – Господин Гордеев.
Поскольку других Гордеевых тут нет, оборачиваюсь. Незнакомый офицер, на погонах три звёздочки. Лет сорока пяти. Тёмные, чуть седоватые на висках волосы.
– Так точно, – отвечаю нейтрально. – С кем имею?..
– Подполковник Николов, – отвечает он. – Управление второго генерал-квартирмейстера Главного штаба.
Это ещё что за чёрт? Тыловик, что ли? И чего ему от меня надо?
– Господин Обнорский временно уступил нам свой кабинет, – продолжает подполковник с тремя звёздочками. – Прошу пройти со мной.
– Ну, раз так, то не могу отказать… Тем более старшему по чину, – развожу я руками.
Что же ему надо от меня? Ой, засыплюсь… Удастся ли списать на амнезию? Ладно, всё равно выбора нет. Придерживаюсь выбранной линии поведения, а там – куда кривая вывезет.
Ключ в пальцах Николова делает пару оборотов в замке кабинета, покинутого мною так недавно. Заходим. Николов закрывает дверь – к счастью, не на ключ, – жестом предлагает присесть к столу. Я не гордый, предлагают – присяду. Сам Николов устраивается по-хозяйски на месте Обнорского. Щёлкает портсигаром, протягивает мне.
– Благодарю, ваше…
Заминаюсь. Бес его знает, как к нему тут обращаться: превосходительство, благородие, светлость?
– Мы тут без чинов, так что можно запросто – Сергей Красенович.
– Запросто так запросто.
Папиросу не беру, жду, что будет дальше. Чувствую себя Штирлицем в кабинете Мюллера. Попал ты, Лёха, не по-детски.
– Простите любопытство, у вас такое необычное отчество, господин подполковник.
Почти чёрные глаза воткнулись в меня, словно те буравчики. Измеряют, взвешивают.
– Я болгарин. Семья отца уехала в Россию ещё до семьдесят восьмого года.
Киваю – дескать, понял теперь, не дурак. И тут как молнией в мозг сверкнуло – это ж не интендант. Контрразведка, особист. «Молчи-молчи» на армейском жаргоне. Аж в животе селезёнка с испугу ёкнула.
– Николай Михалыч, – продолжает русскоподданный болгарин совершенно нейтральным тоном, – а как случилось, что ночью вас не оказалось в палате вместе с несчастным соседом вашим?
– Выходил покурить, господин подполковник, – вру я и не краснею.
Николов посмотрел на меня своими зыркалками. Понимающе кивнул. Скосил глаза на нетронутые мною папироски в портсигаре. А, чёрт! Почти спалился. Беру папироску, чиркаю спичками. Душистый табачок у подполковника, а в горле всё одно першит. С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не закашляться.
– Видели что-то необычное?
Ну а тут-то чего врать?
– Видел, Сергей Красенович. – Откладываю папиросу на край пепельницы. – Буддийского монаха. В этой их хламиде и шляпе. Необычный монах: словно вырос в два раза, а потом уменьшился, и шея какая-то странная – как туловище змеиное, с удава толщиной. И зубы… острые, и слишком много их во рту.
Наблюдаю, какое впечатление произвели мои слова на Николова. Похоже, ему мой ответ не по душе.
– И куда делся монах? – напряжённо спрашивает он.
– Да я посмотрел на него как бы сверху вниз, он обратно уменьшился и рванул подальше, а тут как раз в госпитале шум поднялся. Может, у меня галлюцинации после ранения и амнезии?
Николов усмехается в усы.
– Нет, ротмистр, не галлюцинация. Вы вообще очень везучий человек, Николай Михайлович. Это и был убийца капитана Горбатова. Не посмотри вы ему в глаза, он бы и вас… своими зубками порвал.