Рождение волшебницы
Шрифт:
Ананья мелко и часто кивал, показывая, что каждое слово, каждый намек дошли до сердца, усвоены и развиты в подвижном и восприимчивом уме.
– Пока мы не заставим Юлия принять престол из рук войскового круга, все собрание благородных владетелей, ставших под лиловые знамена наследника, будет сборищем презренных бунтовщиков.
– На улицах столицы открыто говорят: шлюха снова взобралась на трон, – заметил Ананья. – Не слишком-то почтительно отзываются о Милице. Еще и не такие выражения услышишь.
– Никогда не следует полагаться на возмущение народа, Ананья. Оно окажется на поверку либо недостаточным, либо чрезмерным.
– По кабакам потешаются, Милица, дескать, накрыла Любомиру половину стола, и когда государь выразил удивление, справедливо ему возразила: кто владеет половиной государства, большего не заслуживает. То же, говорят, происходит и в постели, что особенно огорчительно для любвеобильного супруга.
– Я имею известия иного пошиба, – заметил Рукосил. – Третьего дня в столице ходили тысячные толпы. Народ требовал созвать для борьбы с мятежниками ополчение. Люди готовы встать на защиту своего законного государя Любомира и его не менее законной супруги Милицы.
– Эти люди куплены Милицей. А всех не купишь.
– Всех и не надо покупать, Ананья. Это было бы неосмотрительно. Людей удерживает не благодарность за старые благодеяния, а надежда на будущие. Но хуже всего, Ананья, что заколебались владетели, на которых я особенно рассчитывал. Они шлют заверения и туда, и сюда. В столице пущен слух, что Юлий остается в стане мятежников неволей. И мы здесь у себя сильно преувеличиваем значение победы при Лесной. Тогда как всей стране ясно, что мы целый месяц стоим на месте, не смея приблизиться к столице – вот как на это смотрят со стороны.
– Все ж таки… наше военное превосходство неоспоримо, – вкрадчиво заметил Ананья, обхватив бледными руками колено хозяина и подняв глаза.
– Слушай, Ананья! – оборвал его Рукосил и легонько толкнул ногой в грудь. – Заруби себе на носу вот что…
– Да, мой повелитель!
– Эта девушка, которую зовут Золотинка… Девочка с таким звонким именем, – продолжал Рукосил, прищурившись. – Девочка с лукавым именем Золотинка… Она мне дороже победы при Лесной. Ты понял?
– Да, повелитель.
– Повтори, что я сказал.
Приспешник выпрямился, готовый принять укор.
– Девушка вам дороже, чем недавняя победа при Лесной.
– Нет, я сказал не это, сушеная ты душа! – молвил конюший со сладострастной жесточью в голосе. Нащупав в мелко завитых кудрях Ананьи ухо, он захватил его вместе с клоком волос и пребольно стиснул.
– Вы сказали, мой повелитель и государь, что эта девушка с приятным именем дороже всех побед при Лесной.
– Не это! – сладостно прошипел Рукосил, заворачивая ухо; стиснутые в усилии зубы его обнажились, усы растопырились.
Еще больше вытянулся Ананья, приподнимаясь даже на цыпочки и запрокидывая голову. Лицо побелело, желваки отвердели, а хилый подбородок остро торчал вперед.
– Что эта девушка с удивительным и-и-именем… о-о! дороже, чем шку-ура такого у-ублю-юдка, как Ананья! – голос несчастного подрагивал и расплывался, выдавая мучительное напряжение, которое требовалось, чтоб переносить боль.
– Не совсем так, – усмехнулся Рукосил, но расслабил несколько пальцы. Ананья получил возможность опуститься на пятки.
– Что я сказал? – с ласковой жесточью кошки повторил Рукосил, не обещая избавления. И когда Ананья замешкал – вполне добросовестно замешкал, без малейшей мятежности, – свернул ухо, отчего в голове несчастного захрустело и он согнулся. Слезы брызнули из узеньких глаз Ананьи, изогнувшись, он застыл, едва удерживая подрагивающие руки от того, чтобы перехватить Рукосиловы запястья возле самого своего лица.
– Вы сы-сы-с-сказа-али… – Рукосил должен был все-таки умерить пытку, чтобы Ананья мог договорить. – Что пленительное имя Золотинка… Чудесное имя… пленительное…
Сладострастный блеск удовольствия в глазах Рукосила обещает обезумевшему от муки Ананье некоторое послабление, кажется, он ступил на верный, хотя и зыбкий путь.
Закоченев в дурном наслаждении, Рукосил держит жалкое, как передавленная мышка, ухо. Не крутит насмерть, но и не выпускает, поигрывая хваткой. В голове хрустит, волны жаркой боли пронизывают Ананью. В припадке противоестественного вдохновения он продолжает городить невесть что, сочинять и петь, неустанно при этом извиваясь:
– Золотинка – чудесное имя, сладостное имя. Самый звук имени… отголосок отголоска… Тень этой чудной девушки… О-о! Больно… Это имя… наваждение имени, сладострастие имени. Золотинка – перезвон колокольчиков. И погибель. Сладостно произнести это имя онемевшими от боли губами…
– Верно! – криво улыбаясь, проговорил Рукосил и дернул ухо. Ананья вскинул сведенные судорогой пальцы. – Именно это я и сказал. Ты верно меня понял.
Рукосил выпустил малого. Налитое кровью, как сплошной синяк, ухо пылало.
– Да! – повторил Рукосил с безжалостной лаской. – Ты хорошо понял. Постарайся не забыть. А теперь валяй на круг.
– Значит, я не должен допустить, чтобы эту мм… исполненную достоинств девушку убили? – произнес Ананья, мучаясь лицом, несмотря на все попытки вернуть себе бесстрастие.
– Пусть ее удавят, чертову стерву! – вскричал Рукосил с внезапной злобой. И добавил с шипящей ненавистью: – Пусть сечевики удавят ее на самой толстой веревке! – он замахнулся кулаком. – Убирайся, недоносок!