Рождение волшебницы
Шрифт:
Изумление, написанное у нее на лице, можно было принять за следствие полученной встряски. Но Золотинка и в самом деле не понимала, терялась в предположениях, почему хотенчик, побывав в руках старшины, кинулся к ней со страстью?
– Ну, что ты теперь скажешь? – пренебрежительно произнес старшина.
– Вы думаете, это какая-то военная хитрость что ли? Так вы думаете? – спросила Золотинка с простодушием даже излишним.
– Именно, – подтвердил старшина при полном одобрении круга. – Мы не особенно в этом сомневается. Мы склоняемся к такого рода догадке, – говорил он, обводя смеющимися глазами товарищей. – Мы даже так себе кумекаем, что ежели к твоей рогульке приладить клюв… или острие… да смазать заветным ядом… – продолжал он, не спуская с Золотинки глаз.
– Девка и в ядах знает толк! – крикнули из толпы. – Мы тут колобжегские законники. Дядька ее злостный курник. А девка втерлась к лекарю Чепчугу Яре. Лучше его никто яды не разбирает!
Старшина живо обернулся к Золотинке:
– Выходит, ты училась у лекаря. Ты знаешь яды?
– Некоторые яды используются как лекарства. Например, для наружного применения.
– Это не ответ.
– Я делала все, что поручал Чепчуг Яря, ученый муж выдающейся известности.
– Мы не обсуждаем сейчас достоинства колобжегских лекарей.
– А что же мы обсуждаем?
– Сказанный Чепчуг, известный муж выдающейся учености, поручал тебе приготовление ядов?
Золотинка заколебалась, с ужасом чувствуя, что проваливается – всякое ее слово падает в пустоту, самые простые вещи и понятия утратили определенность:
– Несомненно. Среди тех лекарств, которые мне приходилось готовить, растирать и смешивать под руководством Чепчуга Яри, были и яды. Как не быть.
Старшина расправил плечи и вздохнул, словно исполнивший трудное дело человек. И круг, свидетель блистательно законченной перепалки, оживился, вознаграждая себя за недолгое молчание оживленным говором.
– Причем здесь яды? – беспомощно воскликнула Золотинка. – Если у кого под лавкой топор, так он что – бабушку убил?
– И кстати, – быстро возразил старшина, не давая кругу задуматься, – зачем тебе топор?
– Какой топор? – сбилась Золотинка.
– Который в руках. Для чего ты нянчишь свою рогульку?
– Ладно! – отчаянно продолжала Золотинка. – Мне нечего скрывать. Пожалуйста! Эта рогулька вышла у меня почти случайно, это хотенчик, так я ее называю. Если человек подержит его в руках, то он, она… – запнулась Золотинка, сообразив, что теперь нужно объяснить происхождение Юлиевой шишки. И вообще растолковать кругу философическое значение синяков на пути к счастью. – Хотенчик ведет туда, где у человека… надобность. А я как раз хотела попросить княжича Юлия о помощи в одном важном для меня деле. Ну вот, рогулька и заторопилась. Больше ничего.
– А почему рогулька из моих рук кинулась на тебя? Я тоже ожидаю от тебя помощи? Или счастья? – Загорелая рожа старшины перекосилась и сморщилась в предчувствии чего-то особенно смешного. – А ну-ка, брось сейчас свою палку, брось! – продолжал он. – Давай-ка мы ее испытаем. Ты уверена, что она ни на кого не бросится и не искусает?
– Послушайте, – молвила Золотинка с деланной беззаботностью. – Если все это для того, чтобы поставить мне в вину государеву шишку, так я вину признаю. И приношу государю извинение за необузданную рогульку. Я буду за ней следить. Видите, здесь веревочка, я привязала веревочку, чтобы держать хотенчика на привязи.
Юлий безмолвствовал. Напрасно она рассчитывала вывести его из равновесия и втянуть в перепалку. Он молчал и это было хуже всего.
– Я ничего, по сути, не могу ей приказать. Приказов она не слушается.
– Ну так пусти ее, и мы узнаем, чего она слушается.
Чем больше Золотинка мешкала, ни на что не решаясь, тем большим значением наполнялось ожидание. Пустить хотенчика, чтобы он поцеловал Юлия? У всех на глазах?
– Я ничего не буду, – сказала она хмуро. – Делайте, что хотите, я не буду.
Это было поражение.
– Ну так мы имеем способ тебя заставить. Это у нас не принято: не хочу, не буду, это ты для своего милого оставь, – предупредил старшина с угрозой. Простецкое, со вздернутым носом, лицо его умело принимать грозное выражение: сощуренные глаза, безжизненно лысый череп да эта зловеще посверкивающая серьга в уродливом ухе.
– Не следует применять пытки, – сказал вдруг Юлий равнодушным голосом Новотора Шалы.
Ах, если бы можно было глянуть ему в глаза! Но тридцать шагов уничтожали всякую возможность соприкоснуться взглядами. Сдержанное возражение княжича вызвало недовольство сечевиков.
– Но, государь, – молвил старшина, повысив голос. – Как же мы тогда узнаем правду? Если девку не бить, как же она скажет? Как же мы узнаем, что за игрушка кидается на людей?
– Как хотите, – ответил за государя Новотор.
– Государь, – набычившись, настаивал старшина, – двести-триста розог не помешают. Только взбодрят девицу.
– Я не позволю пыток, – бесстрастно возразил Новотор Шала.
Старшина досадливо махнул рукой, посмурнел и, кажется, в досаде готов был вовсе отказаться от обвинения: доказывайте сами, если такие умные! Некоторое время он стоял недвижно, раздувая ноздри. Они там у себя в Сечи не очень-то привыкли к придворному обращению. Они там у себя, видно, совсем отвыкли от государей. Хотя очень их почитали.
– Ладно, – мрачно сказал он. – Свидетельствуйте, кто свидетельствует.
Оскорблен был не старшина как выборное должностное лицо, а праотеческие права и вольности. И весь круг это остро переживал. Даже составлявшие на майдане большинство княжьи ратники, которые слыхом не слышали от своих отцов и дедов ни про какие вольности, – они тоже чувствовали. Выражали недоумение десятники, полусотники и сотники, сдержанно хмурились полуполковники и полковники – весь воинский начальный люд, полагавший березовую кашу естественным дополнением ко всякому войсковому довольствию.
Золотинка видела, что, избавившись от порки, окончательно всех против себя восстановила. И может статься – кто знает! – многое было бы ей прощено, когда бы она доставила им это пряное развлечение: визги голой ведьмы под розгами.
Обидевшись на государя, старшина пустил дело на самотек. Свидетели и доказчики загалдели, мало слушая друг друга. Громкое бухтение слышалось там, где торчали из толпы два одиноких весла. На другом краю майдана возобладал пронзительный голос толпенича, бежавшего из столицы дворянина. Он имел что порассказать об ужасах ночного побоища, когда сторонники Милицы вырезали двадцать тысяч человек, не успевших высказаться в пользу внезапно возвратившейся на престол колдуньи. Месяц назад толпенич выпрыгнул из окна в одних подштанниках, не имея ни малейшего понятия, чьим сторонником он об эту пору является. За истекший месяц он успел приобрести и штаны, и убеждения, что и позволяло ему сейчас говорить так пространно и вольно.