Рождение волшебницы
Шрифт:
А она имела в запасе дни и недели. Дней сорок отделяли ее от голодной смерти. Да и то сказать – дней! В глухом безмолвии подземелья не было даже этого. Не было здесь ни дня, ни ночи, время тянулось без счета.
Не размеряя часов и дней, Золотинка засыпала и падала в голодный обморок. Еще раз она спустилась вниз к колодцу, пытаясь отыскать какой незамеченный прежде ход, и с трудом, из последних сил вскарабкалась наверх, к порогу пигаликовой двери. Словно бы голодная смерть у порога казалось ей предпочтительнее, чем внизу у колодца. Потом она ослабела так, что оставалась там, где пришлось, где застиг ее последний голодный обморок.
Немного проку было и от Сорокона – разве посветить. Верно, великий волшебный камень мог бы сгодиться и на что иное. Но булыжники оставались булыжниками, напрасно она пыталась обратить их в хлеб. Не получался из Сорокона ключ для пигаликовой двери. Не крошился под ним камень. И ничего не выходило из настойчивых попыток Золотинки ползать, подобно мухам, по отвесной стене.
И она никак не могла согреться. Было так невыносимо зябко, что, кажется, впору было бы закоченеть насмерть. Неумолимо сказывался голод: живот сначала распух, а потом запал, руки и ноги исхудали. Верно, прошло недели две или три. А может четыре. Жизнь ее истончилась. Золотинка увядала, как лишенный света росток. Ладно еще хоть воды здесь хватало… Жизнь ее все больше походила на забвение. Право же, обморочная, томительная действительность не имела заметных преимуществ перед обморочным небытием. Она тупела.
Она уже не вставала, все больше дрожала, прикорнув в каменной яме, – то ли с открытыми глазами, то ли с закрытыми. Так среди путанных, тусклых мечтаний привиделся ей хотенчик, кое-как обделанная рогулька, которая бестолково тыкалась ей в лицо и в грудь.
Вдруг она сообразила, что хотенчик это и есть. Наяву.
Золотинка подскочила. То есть, это ей мнилось, что подскочила, на самом деле с трудом нашла силы, чтобы сесть. И оглянулась, ожидая того, кто пришел вслед за хотенчиком.
Безмолвие подземелья не было нарушено ни шагом, ни вздохом. Покачивался в исхудалой руке Сорокон, и колебались за валунами тени. Никто, однако, не притаился во мраке, чтобы удивить Золотинку неожиданным появлением. Никто не пришел за хотенчиком. Явилось одно желание.
Кто же это мог быть, кроме Юлия? Привет от Юлия.
Но и этого, одного, было бы достаточно, чтобы заплакать. Если бы оставались слезы.
Наверно, освобожденный Юлием от кандалов, хотенчик нашел Золотинку под землей, спустился в пещеру через горные щели и промоины. Юлий, видно, бросил рогульку на волю ветра.
– Спасибо! – прошептала Золотинка, прижимая к груди волшебную деревяшку.
Немного погодя, передохнув, она сняла пояс, крепко обвязала развилку хотенчика, а другой конец перепустила задвижным штыком на запястье: три плотных витка с косым перехватом, надежный, мягко держащий узел. Теперь можно было не опасаться, что чудесный гость с белого света улизнет, когда она потеряет сознание – так страшно было бы опять остаться в полном одиночестве. Захватанный Золотинкиными руками, расцелованный хотенчик уже тянул ее к дырявому куполу пещеры – словно она сама не знала, где выход и как жаждет она спасения!
Однако неослабевающее упорство волшебной рогульки поставило ее на колени, она вынуждена была подняться, увлекаемая намотанным на запястье поясом. Невольно сделала шаг, но не попала никуда ногой, а качнулась в воздухе, как подвешенная, – пролетела над вздыбленным дном пещеры. И больше уж не коснулась земли, а зависла на левой руке, туго затянутой в запястье поясом.
Хотенчик поднимался под купол, а Золотинка на нем болталась!
Медленно-медленно вращалась и покачивалась вся пещера. И все внизу уходило во тьму, в тень, в прошлое, а будущее наплывало ярко освещенным, уже совсем близким куполом, в середине которого разрасталась округлая дыра.
Исхудавшая от истощения Золотинка весила, наверное, не больше бездомной собаки или козочки, но и эта пустячная ноша трудно давалась хотенчику, не имевшему в себе никакой иной воли и силы, кроме собственного Золотинкиного устремления. Без всякой опоры, в пустоте, она поднималась под действием собственного хотения!
Они втянулась в завитый винтом ход, поплыли вниз освещенные Сороконом стены. В крутом, хотя и неровном колодце Золотинка не смогла бы подняться без поддержки хотенчика даже и в лучшие времена, когда она крепко стояла на ногах.
Ход сужался, и становилось тесно, потом он начал заваливаться набок, и нужно было уже ползти в плоской косой щели, то и дело задевая головой своды. Щель вывела в высокую узкую пещерку. Но тут хотенчик переменил направление и потащил Золотинку не вверх, к расселине в потолке, а вбок и вниз, через какой-то гребень, чему она не успела даже удивиться. Единым духом она скатилась по затейливым извивам и плюхнулась в ледяную воду. Хотенчик не смутился и этим, а продолжал тянуть, так что скоро Золотинка ощутила ногами дно.
Она обнаружила себя в длинном полузатопленном подвале, который живо напомнил ей Дракуловы подземелья. Дальний конец подвала замыкался ржавой железной дверью, в нее-то хотенчик и стукнулся, вытащив девушку на сушу.
Золотинка светила Сороконом, пытаясь уразуметь, куда же это тащит ее собственное, вероятно, очень уж затаенное желание. Намокшее рваное платье леденило, она едва держалась на ногах и, по правде говоря, плохо понимала, чего теперь хочет. Оставалось довериться хотенчику, который настойчиво советовал ей эту проржавленную дверь. Он стучал просительно и часто, как ослабший от голода доходяга.
– Кому там не терпится? – раздался вдруг потрясающий звероподобный рык на той стороне преграды.
Пока Золотинка мешкала, слабо соображая, как бы это не упасть от слабости, неимоверной силы удар сотряс дверь – брызнула окалина и железо толщиной в палец выгнулось пузырем.
– Ну давай, давай, если жизнь не дорога! – рычал громоподобный голос, от раскатов которого сыпалась с потолка труха.
Нужно отметить, что, в полуобморочном состоянии, Золотинка не очень хорошо понимала, дорога ли ей жизнь, и чувствовала необходимость уяснить себе этот вопрос. Она хранила смутное понятие, что дорога, в то время как хотенчик, которому Золотинка во всем доверяла, давал прямо противоположный ответ, то есть упрямо тянул ко входу. Поэтому Золотинка ничего не предпринимала и молчала – дверь брызнула, лопнула и вот – распахнулась, безнадежно при этом перекорежившись. Видимо, Золотинка отскочила – иначе бы увесистый предмет, пущенный в дверь с той стороны проема, сшиб ее с ног.
Упрямая рогулька тянула ее ко входу и оказалась сильнее. Сунув погасший изумруд в разрез платья, сопротивляясь, Золотинка втащилась в тускло освещенное подземелье и предстала перед огромным язвительно ухмыляющимся зверем. В то время как хотенчик, не обращая внимания на чудовище, ткнулся в небольшого размера кадку, из которой разило дурманящим духом съестного. Тут же на полу валялась ободранная мясная туша, капустные горы и прочая съедобная благодать.
Вот это-то и была, по глубокому убеждению хотенчика, вершина Золотинкиных вожделений! Она же онемело глазела на вальяжно рассевшегося у стены невообразимой величины медведя – огромная грязно-голубая гора с крошечной треугольной головой и глазками. Необъятное мохнатое брюхо и лапы, что колоды. Медведь гнусненько так ухмылялся, пошевеливая пястью, вполне, как видно, ухватистой, с развитыми, почти человеческими пальцами, только очень толстыми.