Рождение волшебницы
Шрифт:
– Союз с невежественной и самонадеянной волшебницей будет гибельным для всякого, кто обратится к ней за помощью. Доморощенная волшебница принесет своему союзнику в приданое неумолимую вражду пигаликов! Откроются ли завтра ворота и Толпень на коленях примет своего законного государя, останемся ли мы на некоторое время в осаде – как бы там ни было, мы можем смотреть в будущее с уверенностью. Гибель Юлия пришлась как нельзя кстати. – Это скромное заключение вызвало там и здесь смешки, перекрывая их, прокатилось по площади жизнерадостное «ура!».
Милица, повернувшись к молодому государю, обронила несколько слов, и Святополк нехотя
– После утверждения своего на святоотеческом престоле, принимаю обет во искупление тяжких моих грехов и братоубийственного восшествия на престол совершить пешее паломничество в Святогорский монастырь… – он сбился, безнадежно махнул рукой и сошел в раздавшуюся толпу дворян, куда затесался Юлий. Пришлось наклонить голову, чтобы сопровождаемый латниками брат не узнал его в трех шагах.
Недолго повертевшись в гомонящей толпе, Юлий прошел к раскрытым воротам церкви, из жарко горящего зева которой раздавалось сладостно-унылое пение. В глубине церкви открылся алтарь и воздвигнутый перед ним гроб – сияющее золотом сооружение, которое и скрывало в себе отца, великого государя и великого князя Любомира Третьего. Обок со сгорбившимся Святополком можно было приметить поникшую русую головку – без сомнения, Лебедь.
В сердце Юлия было пусто. Он вздохнул и спохватился, что попал в поток света, который изливался из церковных недр. К тому же он с досадой обнаружил, что, заглядевшись на Святополка с Лебедью, упустил Милицу. Миновав церковь, где покоилось тело мужа, она удалилась в сопровождении тесно обступивших ее дворян. Не у кого было теперь спросить куда.
Неплохо было бы перекинуться словом с Лебедью, да, кажется, она собралась бодрствовать у гроба всю ночь. И трудно представить, чтобы сестру оставили при таких обстоятельствах одну.
Безрассудная вылазка Юлия представлялась к тому же и бесплодной. Оставалось надеяться разве на случай. Прошло, наверное, полчаса, он стоял в редеющей понемногу толпе, осеняя себя колесным знамением, когда это делали все вокруг, и поглядывал по сторонам из-под низких полей шляпы. Чадили и догорали закрепленные кое-где на стенах факелы. Изредка на стенах перекликались часовые.
Теряясь в сомнениях, Юлий оглянулся, когда отмеченный пышными перьями над головой и чертой меча сбоку человек с не совсем уместной при звуках заупокойной службы прытью поднялся по ступеням церковного крыльца. Вскоре толпа на паперти раздалась. Понурив голову, приложив руки к груди, спустился в сопровождении нарочного Святополк. Никого больше с собой не захватив, он прошел в ближайший заулок, который выводил к тылам Звездной палаты.
Юлий последовал за ними, отпустив их вперед шагов на двадцать. И вынужден был остановиться на углу: в узкой – три человека не разойдутся – улочке негде было укрыться, в холодном свете луны она просматривалась насквозь из края в край. Зато Юлий, осторожно выглядывая, хорошо видел, как нарочный отомкнул ключом низенькую дверцу и, почтительно пропустив Святополка, прошел за ним сам. Когда вошел, задвинул за собой засов. Это можно было понять по крепкому лязгу, который никак не спутаешь с мягким щелчком внутреннего замка.
Выждав десять или двадцать ударов сердца, Юлий пробежал коротенькую, опасно пустынную улочку и дернул все ж таки дверь – разумеется, запертую. Ничего не выдала и замочная скважина, напрасно Юлий заглядывал и прикладывал ухо. Здесь, он помнил, начиналась винтовая лестница, которая сообщалась с задней комнатой Звездной палаты, служившей обычно для государева отдыха. Туда они, значит, и поднялись.
Не умея совладать с возбуждением, Юлий опустился на колени и, ощупывая основание стены, камни мостовой, поймал комок глины или, может, высохший собачий кал… И, постигая побуждение вместе с действием, принялся запихивать эту гадость в скважину – как раз почудилось там, в палате, что-то вроде шагов. Затолкал, сколько успел и обмахнул рукавом наличник, чтобы не оставалось следов. После чего едва хватило времени вскочить и добежать до конца улочки.
Укрывшись за углом, Юлий окончательно уразумел смысл и последствия своей затеи. Оставалось только наблюдать.
Загремел засов и вышел прежний нарочный, Милицын дворянин, как видно. Достав ключ, он принялся запирать дверь. Скоро послышалось чертыханье, человек выругался и оглянулся в сторону притаившегося Юлия, нимало, однако, не догадываясь, как близок он был в этот миг к разгадке приключившейся с ним неприятности. Ключ заклинило. Потом – этого нужно было ожидать – человек прикрыл незапертую дверь и, недолго поколебавшись, направился в сторону площади, побежал, наконец, проскочив мимо прянувшего в тень Юлия.
С не меньшей поспешностью Юлий кинулся в обратном направлении, проскользнул за дверь и остановился, преодолевая соблазн задвинуть за собой засов. Он не сделал этого, несмотря на сильнейшее искушение, а, скинув вместо того башмаки, прихватил их одной рукой и на цыпочках, придерживаясь в темноте за винтовой поручень, взошел на второй этаж, где пустовала скудно обставленная комната. Слабая полоса света падала из приоткрытой двери – там, кажется, были сени, а за ними уже палата.
Прислушиваясь к невнятным голосам, Юлий замер… и бросился назад, на винтовую лестницу, чтобы подняться еще выше, на третий ярус, – скрипнула внизу дверь и слышались уже шаги.
Колыхаясь взволнованными перьями, поднялся прежний дворянин… и, постояв в сомнении там, где только что стоял в таком же сомнении Юлий, повернул обратно. Когда дворянин вышел на улицу, спустился ко входу и Юлий. За дверью можно было разобрать сдержанные голоса и перезвон оружия – дворянин поставил стражу. Надо было думать, на этом он до срока и успокоится. Бережно-бережно Юлий вдвинул в гнездо засов и неслышно взбежал вверх.
В сенях перед Звездной палатой горел оставленный на лавке тройной подсвечник. Юлий затаился в глубоком портале двери, за которой хныкал Святополк и слышались ленивые возражения Милицы.
– Умоляю, матушка!.. Позвольте мне вас любить! – торопливо сказал Святополк, так что припавший к щели Юлий потерялся, переставая понимать, в каком это все смысле? Холодный ответ мачехи показал, что если Святополк и поминал любовь, то в самом общем, почтительном ее значении. Милица не заблуждалась на этот счет.
– Позволяю, Полкаша! – хмыкнула она.
– Ах, матушка, матушка! – жалобно отозвался Святополк. – Что ж такое вы изволите говорить?
– Вот ведь же давеча – исповедовался ты принародно. Облегчил душу. Ну, а мои грехи как? Бездны, Полкаша, такой нету, чтобы темные дела мои схоронить… Ты ведь, Полкаша, и в разум вместить не можешь, что такое, коли страсть крутит. Ох, Полка-аша… как это душно! Коли запал ты на человека… так бы и выпил его до дна! Весь мой… Сначала-то я хотела его извести, Громола, а потом уж… прихватило меня.