Рождение волшебницы
Шрифт:
– Простите, государь, за обман! – еще и не донеся руку до сердца, сказал Нетребуй.
– Ю-лий! – взревел вдруг весь кабак сразу, рявкнул с притопом и присвистом так, что и Юлий, и Нетребуй тоже вздрогнули, вообразив на миг, что разгульная кабацкая братия опознала своего государя и таким решительным способом его окликнула.
Ничуть не бывало. Никто не замечал задержавшихся посреди лестничного пролета собеседников.
– Пройдемте, государь, здесь не совсем удобно, – спохватился кабатчик. Личная комната Нетребуя оказалась занята, и кабатчик, пораскинув
Извиняться тут как будто бы было и не за что: бочки, лари, пахнувшие и кисло, и пряно, но вполне приятно, уставленные утварью полки. Да широкая доска вдоль стены, служившая, надо думать, столом. Здесь Нетребуй не без удивления обнаружил початую бутылку вина, два стакана – один почти полный.
Не избегла вдумчивого его внимания и половина пирога с вишней, того самого, что кончился весь еще до захода солнца. И, наконец, немалая редкость для нынешней ночи – свеча, зажатая в расщеп заостренной палочки, которую чья-то дерзкая рука воткнула в расселину стены. Обгорелый фитиль, казалось, еще дымился, а расплавленный, затекший набок воск оставался слегка теплым.
– Что-нибудь не так? – спросил Юлий, замечая последствия наблюдений на озабоченном лице кабатчика, но никак не самые приметы непорядка.
Мгновение или два с выражением муки в искривленных губах Нетребуй колебался… Неодолимая потребность радовать государя победила:
– Наоборот! – неестественно взбодрился он. – Хотите пирога, государь?
Голодный Юлий отломил кусок и уселся спиной к двери, а Нетребуй остался стоять напротив – спиной к окну, совершенно черному. Раскрытое, без решетки оконце выходило, по видимости, на скалистые склоны Вышгорода, а не на равнину, иначе можно было бы видеть хотя бы звезды.
– Нетребуй, – сказал Юлий, жадно уминая пирог, – ты, наверное, самый осведомленный человек во всем предместье. – Кабатчик подтвердил это, скромно склонив голову. – Ты хоть что-нибудь слышал… что ты знаешь о подземном ходе пигаликов под рекой?
Словно уличенный на месте, кабатчик застыл… неестественно повел глазами и промолвил сдавленно:
– Всё!
Загадочные ухватки Нетребуя заставили Юлия оставить пирог. Перестав жевать, он расслышал за спиной вкрадчивый шорох… И, пригвоздив кабатчика быстрым взглядом, обернулся: возле двери в трех шагах от Юлия пригнулась под широкополой шляпой тень. В тот же миг дверь распахнулась, ожившая тень ринулась наутек, и Юлий вскочил, опрокидывая табурет.
Не особенно доказательный, но оправданный обстоятельствами вопль «предатель!» сопровождался прыжком через порог, где и цапнул он пустоту. Ударившись о стену, он ухитрился разобрать во тьме направление коридора и преследовал противника по пятам – в светлую ночь открылась дверь. Юлий вырвался на волю, приметив в последний миг, куда убегает противник – между тесно составленными загородками.
Друг за другом вылетели они на простор, на освещенный луной каменистый спуск. Тот, в шляпе, несся в каком-то беспамятном отчаянии, издавая сплошной сиплый стон, но и юноша рассвирепел – настиг беглеца еще до нового поворота и, схватив за ворот, с неожиданной легкостью сбил с ног и резвого, и грузного противника. Тот повалился, не пикнув.
– Обрюта! – ахнул Юлий, едва вскочив на колени.
Обрюта тоже сел – не так быстро. Ничего не сказал, судорожно вздыхая. Потом он потянулся за шляпой и принялся отряхивать ею кафтан, не глянув на Юлия. И как замечательно он пыхтел и фыркал – словно вчера расстались!
– Обрюта! – повторил Юлий в смешливом умилении и не рассмеялся только потому, что не мог еще отдышаться. – От кого ж ты бежал? Ты что?
Где-то ревели пьяные голоса, а здесь было тихо и свежо, только луна глядела на рассевшихся посреди улицы чудаков.
– От вас, великий государь, бежал, – сумрачно отозвался Обрюта.
– Ну… – опешил Юлий. – Какой я тебе великий государь?! Кто нас тут видит, не придуривайся. Давай на ты.
– Давай, – пожал плечами Обрюта. – Прошлой осенью, – продолжал он словно нехотя, – вашими стараниями э… Юлька, я получил это поместьице – Обилье. Оно меня совершенно устраивает. Шестьдесят десятин в поле, а в дву по тому ж. И гнилой лесок десятин полтораста. Не буду врать, что я готов от них отказаться.
– Ну! – подтолкнул Юлий, пытаясь добраться до дела.
– Государь! – начал Обрюта не без напыщенности и замолк, словно бы устыдившись. Во всяком случае, продолжил он не сразу, и в голосе его проскальзывала раздражительность, выдававшая неудовлетворение и внутреннюю борьбу. – Ты еще подходил к столице, государь Юлька, а меня уж завалили прошениями со всей округи – я очумел.
– Подожди, какими прошениями?
– Какими?.. Потому что я к тебе пойду, и ты мне ни в чем не откажешь.
– Ну уж, дудки – ни в чем!
– Вот. А ты попробуй им это объяснить.
– А ведь я хотел тебя ко двору взять. Трудно мне без тебя будет, – сказал тогда юноша, помолчав. Так что… не пойдешь ко мне? Если я попрошу?
– Не пойду! Убей меня бог, если пойду! Лопни мои глаза – нет! Чтоб меня перевернуло и хлопнуло, когда пойду! – Он и в самом деле сердился, словно ожидал немедленного осуществления всех этих страшных угроз.
Вздорная решимость дядьки была и неправдоподобна, и забавна, но Юлию было не до смеха. Он притих, опершись ладонью о каменистую землю, потом отвернулся, потирая лоб.
Обрюта ничего не сказал ему утешительного. Послышался вместо того звук – как гора лопнула. Оба встряхнулись, озираясь в попытке понять, с какой стороны рушится. Словно накативший семиверстными шагами гром, гора тяжко ухнула, с раздирающим грохотом содрогнулась земля…
Но остались они живы.
Юлий и Обрюта вскочили. Что-то непостижимое произошло, жуткое: там, где высилась освещенная снизу костром харчевня, воздымалась, расползаясь, подпаленная изнутри туча. Сквозь нее просвечивали ломаные очертания дома.