Рождение волшебницы
Шрифт:
– Вы уже ели? Давайте завтракать.
Когда позвали Поплеву, оказалось что тот благополучнейшим образом спит. Да и вообще последние дни он не попадался Юлию на глаза – старался не мешать без надобности. И тем охотнее теперь откликнулся.
После сердитых замечаний напряжение отпустило Юлия как-то сразу. В это тихое, даже бездельное утро он ощутил, наконец, что все возможное сделано и можно перевести дух.
Они уселись за раскладным столом, поставленным между шатрами на затоптанной траве, – великий князь Юлий, конюшенный боярин Чеглок и Поплева.
– Где-то наша Золотинка сейчас? – вздохнул Поплева, выразительно
Юлий глянул, тень легла на его лицо, выдавая побуждение заговорить, но смолчал. Страстное чувство мужа – было это нечто иное, совсем иное, чем простая, ясная и от того неизменная отцовская любовь. А Чеглок, увлеченный поданным к столу молочным поросенком, высказался и прилично, и кратко:
– Будем надеяться на лучшее.
Согласуя слова с действием, он взял нож и простер руки, в приятном колебании с чего начать: покуситься ли на жарко подрумяненную ляжку или обратиться все ж таки для начала к розово-нежной спинке.
– Что такое? – обернулся вдруг Юлий.
Конюший Чеглок досадливо крякнул и положил нож – нельзя было не замечать вздорных голосов за шатрами, если уж они обеспокоили и государя.
Явился возбужденный столкновением начальник караула полуполковник Черет.
– Государь, – начал он таким взвинченным голосом, что Юлий невольно улыбнулся: раскрасневшийся опять полуполковник походил на обиженного мальчишку. – Государь! Этот человек…
Окруженный стражей, к государеву столу прорывался мордатый малый, растрепанный, без шапки. Грубый балахон его выбился из-за пояса, словно от борьбы, лицо покрывала испарина, а в руках он сжимал полутораведерный мех для вина, в котором нечто такое булькало.
– Ну, что еще? Воровство? К судье! – высокомерно буркнул конюший, оборвав начальника караула. – Вы не знаете своих обязанностей, полупо-олко-овник! – заключил он с особой, уничижительной небрежностью.
– Вот этот человек, государь! – сказал начальник караула, позволив себе не замечать конюшего. – Клянется, что вражеский дозор в двух верстах!
– Какой дозор?! Разве дозор? Что вы тут все!.. – вскричал остановленный уже у самого стола малый. – Я говорю, – перехватив мех с вином, махнул он в сторону леса, – все ихнее войско прет – без числа. Вот! Тут! Экая жуть – валом валят, тьма тьмущая! А эти… простите, государь, эти дуболомы меня не пускают!
– Но-но! Придержи язык! – возразил Юлий с видимым спокойствием, ибо приметил уже, что изрядно выросшая толпа слушала парня и следила за государем в напряженном ожидании. Люди пытались понять по его лицу, чего стоят эти тревожные россказни. – Кто такой? Какого полка? Кто начальник?
Говорливый малый не затруднился назвать себя, ремесло свое – подручный красильщика, – полк свой и начальников.
– Почему вино? Зачем мех? – строго спросил Юлий, повернувшись на табурете.
– В том-то и де-ело! – воскликнул малый, приседая в каком-то остервенении. – Ну вот же! – мотнул он мехом. – Да! Я ходил за вином! В Ольховатке, в Добричах, в этой, будь она проклята, Гуще – хоть шаром, государь, покати, охотников много. Мужики все попрятали и за деньги не дают.
– Короче! – оборвал конюший. Тяжелый взгляд вельможи в блистающем золотном кафтане не остановил простолюдина.
– Я хитрее сделал, государь, – продолжал он, не запнувшись, – побежал вперед, где полки-то еще не бывали. Туда, по дороге, – неопределенно отмахнул рукой за спину, в сторону леса. – Верст пять отмахал, если не больше, вижу: деревушка в четыре двора и кабак при дороге. Стал я с ним торговаться, хочет, выжига, тридцать грошей за ведро. Ладно! А тут глядь – батюшки! – железная сила ломит, только пыль столбом. Жуть! Без числа, государь, без числа!.. Я бежать! Всю дорогу бежал!
И, как в кошмарном сне, тяжело приподнялся Юлий, опираясь на стол, – на далекой опушке среди зелени кустов засверкало начищенное железо… всадники… Острым глазом можно было разобрать крошечные стяги на тонких навершиях шлемов.
– Бейте тревогу! – опомнился Юлий.
– Начальники по полкам! – не своим голосом взревел конюший.
В мгновение ока содрогнулся разбросанный, заставленный шатрами и повозками стан, все пришло в беспорядочное движение. Одни хватались за оружие, другие бросались ловить коней, третьи лихорадочно собирали вещи, тогда как иные куда-то уже бежали. Скакали, едва не сшибая заметавшихся людей, всадники.
Горстки отчаянных удальцов хватило бы теперь, чтобы лихим налетом опрокинуть войско. Побежали бы сто человек – ринулись бы за ними тысячи. А когда бегут четырнадцать тысяч рехнувшихся от ужаса мужчин, остановить их нельзя уже никакой силой. Это толпа, гонимая не одним только страхом, но стадным чувством прежде всего, то есть своего рода бесстрашием наоборот. Ибо стадное чувство придает трусу невиданную отвагу, способность отринуть и долг, и честь, и привычку повиноваться – затоптать всякого, кто встанет на пути.
Войско могло и не побежать. Ватага вражеских витязей могла завязнуть во взбаламученной гуще ополченцев и погибнуть в считанные доли часа. Но ничего ведь нельзя было сказать наверное: побегут или не побегут. Все тут решалось случаем, неустойчивая громада заколебалась – если рухнет, то без возврата. Что ж оставалось Юлию? Перехватить случай.
Выступившие из леса витязи были облачены в железо, в нагрудники и в кольчуги, и это поразило людей, свыкшихся уже с мыслью, что с появлением волшебного огня век железных доспехов кончился. Но Рукосил, выходит, думал иначе. Или великий государь Юлий безнадежно напутал.
– Измена! – раздавались потерянные вопли.
Однако же потрясение, надо думать, оказалось взаимным. Вражеские витязи – были это, очевидно, перекинувшиеся на сторону чародея полесские владетели со своей боевой челядью – медлили, пораженные размерами раскинувшегося на версту стана, дальний край которого терялся за гребнем пологой возвышенности.
Оголтелая суматоха по всему стану принимала тем временем признаки лихорадочной, но все ж таки осмысленной деятельности. Вчера вечером Юлий не зря свирепствовал, принуждая войска расположиться на ночлег по полкам. Теперь же двенадцатой доли часа хватило начальникам, чтобы привести в чувство людей и развернуть знамена. Толпа обращалась войском. В звучании барабанов и труб прорывалось нечто мужественное и призывное. Ополченцы еще метались, не в силах покончить с приготовлениями и сборами. Но выстроились лучники и копейщики передового полка – народ все бывалый, приученный повиноваться зову трубы и искать глазами знамя. Поручив конюшему ополчение, Юлий с малой свитой поскакал на передний край стана, чтобы выставить боевое заграждение.