Рождение волшебницы
Шрифт:
– Двух месяцев не будет, государыня.
Государыня Золотинка улыбнулась, но в улыбке ее почудилось нечто деланное. Словно весь этот разговор к тому и шел, чтобы спросить с неестественным напряжением губ: давно ли ты покинул родину?
Когда все пошли вперед, стройная девушка, что держалась обок с государыней как ровня, слегка отстала и, тронув малыша за плечо, сказала ему доверительно:
– Столько удивительного говорят о пигаликах! Вам сколько лет?
– Двадцать, – ответила Золотинка.
– О! Вы меня старше! Вот видите.
Девушка эта, отнюдь не красавица, но славная – даже легкие девичьи прыщики ее не портили, – была, несомненно, княжна Лебедь, родная сестра Юлия.
На переполненном постоялом дворе, где вельможи готовились ночевать в горнице на столах, важные дамы присматривали себе уголочек на кухне, а стража и челядь устраивалась в амбарах и под навесом, вовсе не оставалось места для постороннего, то есть не оставалось его для пигалика. Если прямо сказать, надо было бы убираться подобру-поздорову, но пигалик, как видно, считал бы большой неучтивостью пренебречь ясно высказанным желанием великой государыни.
К тому же имелись выразительные свидетельства того, что обласканный государыней малыш не забыт. В темноте, когда на дворе уже путались тени и голоса, пигалик заметил за собой рослого малого из дворян, который старательно зевал, стоило обернуться, и уклонялся в сторону с совершенным безразличием на сонном, скучающем лице… Отставши, он снова объявлялся в пределах видимости, а потом и вовсе, кажется, перестал скрываться.
Государыня уже отужинала, когда худощавый вельможа лет за тридцать пригласил пигалика во внутренние покои.
Великая государыня расположилась в просторной спальне хозяев сразу за кухней. Застеленные заново кровати не носили на себе следов давешней бойни, пахло вымытыми полами. Вокруг свечей на покрытом ковром столе кружилась мошкара. Государыня, в нижней рубашке, куталась сверх того в какую-то шелковую разлетайку, которой закрывала шею и щеки от комаров. В ногах ее сидела девушка и время от времени с почтительным выражением на лице хлопала по обнаженным щиколоткам и выше. Другая девушка стояла у государыни за спиной и, отмахиваясь от противного писка над собой, разбирала рассыпчатое золото волос. Дама постарше поднялась на кровать и пыталась закрепить на шесте связанный узлом полог из прозрачной кисеи – широкие полы его, невесомо падая вниз, покрывали постель.
Провожатый с поклоном удалился, и государыня, мимолетно улыбнувшись, указала на скамеечку у себя в ногах.
– Рассказывай, – обронила она, возвращаясь к зеркалу. – Что ты видел в Словании своими хорошенькими зоркими глазками? Что говорят, что слышно?
– Множество нищих и обездоленных, – тихо возразил пигалик.
– Война, – поморщилась государыня. И со своеволием балованного ребенка призналась: – Мои люди уверяют, что ты лазутчик… – она бросила испытывающий взгляд и, кажется, ничуть бы не удивилась, если бы малыш-пигалик, поддавшись очарованию собеседницы, тут же бухнулся на колени, чтобы покаяться. – Говорят, все пигалики – лазутчики, даже изгои. И говорят, тебя нужно взять под стражу и хорошенько попытать. Не уверена, что это ну-ужно, – протянула она с неопределенным выражением.
Золотинка тоже промычала нечто невнятное.
– И про нищих, – живо переменилась Зимка. Великая слованская государыня великая княгиня Золотинка бесподобно повторяла в сокровенных своих ухватках, в самом ладе голоса и мельчайших душевных движениях замечательную красавицу из города Колобжега, которую Золотинка-пигалик знавала под именем Зимки Чепчуговой дочери. Нужно было встряхнуться, чтобы вернуть себе ощущение действительности: все ж таки слованская государыня, а не Зимка Лекарева дочь. – Про нищих ты мог бы и не рассказывать. В Святогорском монастыре их толпы, я видела, тьма бродяг на дорогах. И это ужасно. Невозможно подать милостыню – кидаются и давят друг друга. Война всему виною.
– Однако же никаких боев и сражений как будто бы нет.
– Ну, это не так, – протянула государыня, поскучнев. – Одну войну мы недавно закончили, повоевали восток и север, все Алашское побережье шаром покатили; эта пустячная драчка немалого стоила… И беда в том, как мне объяснили, – и очень убедительно! – что нельзя полки распустить. Не то, чтобы мы боялись, пусть Республика пыжится воевать – пусть, мы не боимся. Просто полки некуда девать. Содержать не на что и распустить нельзя. Это большое несчастье. Если распустить полки, куда эти люди денутся? Они ничего не умеют, только воевать да грабить. Конечно, они и так грабят, я знаю, эти бесчинства, убийства, насилия… Я знаю. Великий государь Могут знает. Он получает доклады. Но все ж таки… с государственной точки зрения, если чуть-чуть подняться над обывательским кругозором… пока полки не распущены, у людей есть начальники, с начальников можно спросить. С кого вы спросите за насилия, за вырезанные деревни и сгоревшие города, если не будет начальников? А толпы миродеров, которые сами собираются в полки? Чтобы истребить их, нужно опять же войско… Не так это все просто. Это больной вопрос. Государственный вопрос. Просто судить со стороны. Но война – это большое зло, сударь! Зачем вы хотите с нами воевать?
Она закончила с подъемом, раздражая саму себя пространной речью. Однако закругленный, удачный конец несколько государыню успокоил, и она спросила любезнее:
– Что думают и говорят о нас в Республике?
В немалом затруднении Золотинка-пигалик запнулась:
– Пигалики вообще очень доброжелательный народ. У нас не принято отзываться дурно даже о противниках.
Пустой, ни к чему не обязывающий ответ, к удивлению Золотинки, Зимку удовлетворил, государыня покивала. И все ж таки, прощупывая соперницу внутренним оком, Золотинка чувствовала, что вертелось у той на языке что-то и посущественней войны, нищеты, болезней, пожаров и голода – всего того, что представлялось государыне отвлеченной болтовней. Казалось, великая государыня не знает, о чем еще говорить, чтобы потянуть время, не решаясь на трудный, но единственно важный вопрос, что колом сидел у нее в голове.
– Слования взбудоражена, – начала Зимка, подставляя девушке руку, ловкими округлыми движениями та принялась втирать благовония. – Это что-то небывалое и… не побоюсь сказать… – Ядовитый взгляд на запыхавшуюся даму, что все еще топталась по постели, не умея управиться с пологом, многое открыл Золотинке в сложных отношениях внутри толпенского двора. – Рот мне никто не заткнет, – продолжала Лжезолотинка, задиристо встряхивая жаркий вихрь волос, – я скажу: слышится что-то зловещее, недоброе. Вот толкуют: блуждающие дворцы. За кем же они блуждают? Была я в Святогорском монастыре как раз, когда земля затряслась под Речицей, – меньше ста верст, говорят. Я сама могла бы застать дворец, если бы поспешила, он стоял три дня, на четвертый разрушился, тысячи ротозеев погибли… Слушай, тебя что, комары не кусают? – удивилась вдруг государыня, оборвав свои прочувственные разглагольствования.
– Не-ет, – пролепетала Золотинка, застигнутая врасплох. На нежных ее щечках легко проступала краска – до глупости легко. – Нет, не замечал. А что?
Что! И девушки, и грузного сложения дама то и дело приплясывали, подстегнутые дурным въедливым писком, один пигалик ничего такого не замечал. Золотинка слишком хорошо знала «что», почему не кусают ее комары, не осмеливаются даже садиться, но совершенно не ожидала, что рассеянная, сосредоточенная на себе Зимка может проявить столь необычную наблюдательность.