Рождение волшебницы
Шрифт:
Перстень без затруднений сошел с деревяшки, и Рукосил – едва ли он поступил бы так небрежно и необдуманно, если бы не кружившее голову волнение, – надел его на безымянный палец левой руки. Почти тотчас же он почувствовал легкое пожатие, которое нетрудно было истолковать как признание: волшебный камень приветствовал исконного хозяина.
Усевшись в ногах, кот преданно засматривал в глаза, ожидая доброго слова.
И если что смущало еще Рукосила, так это загадочный расцвет хотенчика. Гибкие побеги толщиною не больше мизинца расползались, как проворные змейки, лоза свисала с колен, ползла через стол, а самая проворная успела уже спуститься
– Что это? – настороженно спросил Лжевидохин у кота, понимая, впрочем, что спрашивать бесполезно.
И, видимо, не следовало выдавать растерянность перед посольствами и двором. Нахальное своевольство хотенчика – если это и в самом деле был хотенчик – пора было прекратить любой ценой. Но при всей своей самоуверенности Рукосил, опытный волшебник, отчетливо сознавал, как легко попасть впросак, когда… когда ничего не понимаешь. Самое глупое и опасное положение в чародействе.
Приходилось, однако, торопиться. Расстегнув жемчужные пуговицы на груди, Лжевидохин достал из-под кафтана большой изумруд на плоской золотой цепи. Благоговейный шепот присутствующих свидетельствовал, что они узнали Сорокон.
Коснувшись изумрудом деревяшки, Лжевидохин зашептал. Зеленый камень побежал искрами, они впивались в дерево, сухая рогулька и зеленые побеги, что раскинулись уже по полу шагов на десять, начали подрагивать, побеги болезненно извивались, но продолжали расти вопреки всем усилиям волшебника.
Лжевидохин не отступал и еще усерднее склонился над хотенчиком. Искры сыпались, деревяшка чернела, грязная сыпь распространялась по побегам, желтели и жухли листья, обретая серо-железный цвет, – но продолжали расти. Побеги еще быстрее ползли по полу, извиваясь по мраморным плитам, они шелестели и громыхали, как жестяные, слышался мелкий, не особенно благозвучный перезвон.
Теперь уж не только Рукосил, но и весь возбужденный чудесами двор понимал, что происходит нечто такое, чего великий владыка не мог ни предвидеть, ни укротить. А рыжий кот как будто бы ничего иного и не ожидал, неподвижный, немигающий прищур его желтых глаз не выражал ни малейшего беспокойства.
Оставалось только наблюдать, как три почерневших побега свернулись в кольцо вокруг скомороха и принцессы и начали сплетаться в кружевную стенку, положив основание некоему сооружению вроде корзины несколько шагов в поперечнике. Занятые целенаправленной работой, побеги замельтешили еще живее – стены корзины или, может быть, клетки поднимались с завораживающей глаз скоростью. Рукосил опомнился, когда плетеная загородка поднялась скомороху по грудь и почти скрыла принцессу – виднелся только маленький золотой венец в черных волосах.
– Измена! – раздался чей-то возглас. Преданные государю слованские вельможи волновались. И хотя Рукосил со свойственной ему трезвостью оставался далек от поспешных заключений, по всему выходило, что следует воспользоваться подсказкой: измена!
– Взять негодяя! – бросил государь, указывая на кота.
Почтеннейший от растерянности замяукал, когда же понял, что несет чушь вместо членораздельной речи, осталось только шарахнуться от спущенных со своры собак. В то же мгновение короткая тяжелая стрела жестоко чиркнула по полу, выбив во мраморе борозду – осыпанный каменной сечкой кот помчался себя на помня.
Грохот, вопли, вой преследовали обезумевшего кота. Неведомо как очутился он на кружевной ограде и кинулся прямо в цветы, раскинувшиеся над головами узников. Брошенный ему вдогонку кубок срубил зелень, а кот свалился вниз, в укрытие.
Когда, поддержанный под руки вельможами, Лжевидохин добрался до клетки, черные побеги перебросились через верх и вовсю принялись заплетать свод, чтобы накрыть убежище. Полное заточение троих узников было делом непродолжительного времени.
– Великий государь! – задыхаясь, взывал кот, который опасался волшебной западни не многим меньше, чем собак. – Не вели казнить! Припадаю к стопам!
– Оно ведь, и в самом деле, неплохо бы выбраться, – скороговоркой бормотал скоморох. Сквозь просветы в черных кружевах было видно, как он дергается, пытаясь освободиться от веревки, опутавшей их с принцессой в несколько витков.
Скоморох торопился высвободиться, предполагая впереди и новые несчастья, а принцесса мало помогала товарищу. В полном самозабвении она пела негромким высоким голоском нечто хватающее за душу – протяжную мессалонскую песнь.
Люди давно уже не вызывали у Рукосила-Лжевидохина сильных чувств. Ни песни принцессы, ни шутовская тарабарщина скомороха, ни жалкие причитания кота неспособны были вывести слованского оборотня из равновесия – словесный хлам нисколько его не волновал, как не занимала и судьба узников. Избалованный победами, развращенный безграничной властью, Рукосил ненавидел обстоятельства, то единственное, что еще смело сопротивляться всесокрушающей воле владыки. Задорное нахальство хотенчика, злостное его сопротивление доводило оборотня до исступления.
В остервенении пиная жесткое кружево ограды, Рукосил вдруг понял, что это и есть железо. Пущенные хотенчиком побеги обратились под действием Сорокона в железо! Железо с виду и железо по существу: серые листочки резали пальцы. Почерневшие прутья глухо звенели, стоило постучать по ним чем-то твердым.
Сорокон в руках, почтительное, испуганное внимание сотен свидетелей и собственная распаленная обстоятельствами злоба толкали Рукосила по пути без возврата.
Он коснулся ограды Сороконом и вызвал искрень.
Сверкнул зеленый свет, изумруд хищно поцеловал железо, и тотчас распалился маленький, незаметный с дальних концов палаты пятачок. Мало кто понял в эти мгновения, что же произошло. И только истошный, исполненный необъяснимого ужаса выкрик: «Искрень!» положил конец недоумению. Люди попятились, напирая на разгромленные столы. И уже кричали спасаться, хотя явной опасности для тех, кто оставался за пределами железной западни, пока что не было.
Почтеннейший взвился по железному плетню в надежде выскочить – поздно! Густо заплетенные прутья не оставили коту лазейки, сколько ни тыкался он мордой, чтобы протиснуться там и здесь.
– Спасите кота! – дурашливо завопил скоморох. Бог знает почему человечный призыв этот вызвал повсюду смех. Кот перестал браниться, а принцесса оборвала песню, смущенная необъяснимым взрывом веселья.
И сразу без заметного перехода от одного к другому, как это бывает в тягостных сновидениях, раздались вопли: уберите железо! у кого железо? все сгорит! Выли собаки, урчали и лаяли едулопы.
– Если никто не возьмется спасать кота, придется коту нас спасать! – паясничал скоморох. В шутовских скороговорках его слышалась, однако, лихорадочная тревога. – Эй, ты, – тараторил он, – развяжи мне руки, слышишь? Кому говорю? Развяжи руки! Ты хочешь, черт побери, чтобы хоть кто-нибудь спасался?