Рождение Зимы
Шрифт:
— Значит, ты опять был в лесу?
— Был. Склоны Кар Энгейса хранят много секретов для тех, кто знает, где искать.
— Когда же ты возьмешь меня с собой? — спросил Оризиан.
Иньюрен пожал плечами:
— Посмотрим. Может, скоро. Он всегда так говорил.
Оризиан подошел к Идрину и погладил блестящую грудку. Птица моргнула и склонила голову в надежде, что почешут затылок и шейку.
— У меня все еще остается слабая надежда, что в результате долгих и усердных поисков я найду средство, как излечивать ворон от непослушания, — проворчал Иньюрен.
— Но послушный Идрин это будет уже не Идрин.
— И то сказать.
Оризиан присел на краешек стола.
— Как отец? — тихо спросил он.
Иньюрен вернулся на свое место и вздохнул:
— Боюсь, что для него у меня нет средства. Не то чтобы я не помог ему, если бы мог, но он не хочет видеть никого, кроме твоей сестры. Она ухаживает за ним со времени твоего отъезда в Андуран. От этого его горе должно потихоньку ослабевать. Скоро он придет в себя, Оризиан.
— Он пойдет на праздник?
— Наверняка. Ты же знаешь, такие настроения, как его нынешнее, проходят.
— Знаю. Хотя, мне кажется, они с каждым разом становятся все продолжительнее. Боюсь, что однажды придет день, когда они его уже не оставят.
Губы Иньюрена печально дрогнули, он мгновение рассматривал юношу.
— Отправимся на охоту в первый день зимы? — спросил он. От этого вопроса лицо Оризиана немного посветлело.
— Можно. Я, пока был в Андуране, соскучился по соколам. Дядя Кросан предпочитает продираться по лесу со сворой гончих. Я вынужден был следовать за ним, но такая охота мне не очень нравится.
— Такова жизнь. Таны обязаны производить больше шума, чем простой смертный.
— А что планируется на День Рождения Зимы? — спросил Оризиан.
— Ну, это не у меня надо спрашивать. Как ты знаешь, половина того, что здесь происходит, — тайна для меня, — ответил Иньюрен.
— Вот уж едва ли.
— Ну, во всяком случае, этим я не интересовался. Конечно, будет обжорство. А еще я что-то слышал насчет артистов. Не то группа акробатов, не то что-то подобное приедет в город. Вольные люди.
Оризиан удивленно вздернул бровь. Вольные это те, кто никакой Крови не клялся в верности, большинство из них были торговцами-одиночками или охотниками с холмов и северных гор. Они нередко бывали здесь, но являлись в земли Ланнис-Хейг только за тем, чтобы в Гласбридже или Андуране найти покупателей на свои товары. Он ни разу не слышал, чтобы они приходили больше, чем по двое или по трое вместе.
А Иньюрен продолжал:
— Меня, наверное, тоже позовут. Скорее всего когда начнется обычная раздача милостей.
— Без сомнения, — сказал Оризиан. Он немного понимал в странных и непредсказуемых способностях, которыми обладали некоторые на'киримы (Иньюрен очень не любил говорить о Доле), и знал, что Иньюрен не любит выставлять напоказ свои таланты, но был уверен — они таковы, что куда там каким-то милостям.
— Твой отец любит это. По крайней мере любил в прошлом. Это может… развлечь его немного.
Оризиан кивнул:
— Полагаю, я должен его навестить.
— Должен, — согласился Иньюрен. — Он будет рад. Никогда не забывай, что он любит тебя, Оризиан. Он иногда может забываться, но настоящий Кеннет тебя нежно любит. Ты знаешь, что из всех людей я последний, кто заблуждался бы на этот счет.
Да, Оризиан знал, что это истинная правда. От на'кирима, с его даром видения, не было секретов того, что у кого творится в душе. Иньюрен всегда знал, что у него, Оризиана, лежит на сердце.
— Я знаю, что ты прав, но иногда об этом трудно вспомнить, — признался Оризиан.
— Приходи ко мне, когда тебе понадобится напоминание, — ласково улыбнулся Иньюрен.
— Я и так прихожу, разве нет?
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Иньюрен.
Оризиан чуть не соблазнился предложением, но тут же решительно тряхнул головой. Какие бы трудности его там ни ждали, это их с отцом трудности. Не стоит ждать, что кто-то возьмет их на себя вместо него. Даже Иньюрен, который, Оризиан точно знал, охотно попытался бы это сделать.
Факелы, располагавшиеся вдоль всей деревянной винтовой лестницы, за многие годы так запачкали ее, что Оризиану всегда казалось, будто она отражает тяжелое настоящее. Он помедлил перед дверью в комнату отца. Эта дверь, совсем непохожая на ту, что охраняла секреты Иньюрена, была старой и величественной, с панелями, украшенными резьбой в виде вьющегося плюща. Он приложил ладонь к двери и почувствовал под пальцами прохладное дерево.
Когда он вошел, из распахнутого настежь окна на него дохнуло холодом. В сумрачной и тихой комнате слышно было только, как за окном шевелится море. На огромной кровати у дальней стены лежал отец. Седеющая голова Кеннета лежала на подушке, руки безвольно брошены поверх покрывала, глаза закрыты. На лице такие глубокие морщины, будто от горя кожа сложилась складками под собственной тяжестью. Под глазами пролегли густые тени. За последние годы Кеннет постарел по меньшей мере на пару десятков лет.
Старшая сестра Оризиана, Эньяра, сидела возле кровати и смотрела на вошедшего. Она так устала, что даже потускнели ее длинные, темно-рыжие волосы. Она приложила палец к губам и прошептала:
— Он спит.
Оризиан остановился на полпути. Раз отец дремлет, можно было бы уйти. Но вместо этого он пошел закрывать окно. При звуке его шагов Кеннет пошевелился.
— Оставь так.
— Я думал, холодно, — объяснил Оризиан.
Глаза у отца были красные и пустые.
— Пусть так.
Оризиан подошел и встал рядом с Эньярой.
— Ты вернулся, — сказал Кеннет.
— Всего час назад.
Кеннет что-то проворчал. Казалось, разговор стоит ему огромных усилий, веки его затрепетали и глаза опять закрылись.
Эньяра положила мягкую ладонь на руку брата и слегка пожала ее.
— Кросан желает тебе поправиться, — сообщил Оризиан. — Он хочет, чтобы ты навестил его. Я думаю, ты был бы рад увидеть, как разросся Андуран.
— A, — не открывая глаз, откликнулся Кеннет.
— Ты поправишься ко Дню Рождения Зимы? — спросил Оризиан, и даже ему самому вопрос показался нетерпеливым и жестоким. Он не знал, что и как нужно сказать, чтобы достучаться до того отца, каким он его помнил. И любил.